Страница 15 из 100
В обращении с белыми русскими требовалась особенная деликатность, ведь многие из них были в прошлом пособниками нацистской Германии. Председатель Комитета евреев – бывших узников гетто и нацистских концлагерей, а впоследствии знаменитый «охотник за нацистами» Симон Визенталь изо всех сил бил тревогу, заявлял, что бывшие коллаборационисты под видом перемещенных лиц получают помощь от IRO[100]. Однако среди британских официальных лиц было немало тех, кто симпатизировал белым русским, хотя и было известно, что многие из них служили в Русском корпусе в составе вермахта. Чиновники, работавшие в зоне оккупации, отзывались об этих русских как о людях, которые «в силу своей высокой дисциплинированности, порядочности, способности вести достойную жизнь в обществе, несмотря на множество выпавших им превратностей, могли бы стать прекрасным приобретением… для любой страны». Они характеризовали белых русских и так: «Бесспорно лучшая категория перемещенных лиц в нашей зоне». Скорее всего, здесь сыграло свою роль и то обстоятельство, что как минимум один из британских служащих, работавших в администрации оккупационной зоны, сохранил добрые воспоминания о ветеранах Белой армии, которых он четверть века назад помогал эвакуировать из Константинополя[101]. Но сказывалась на отношении западных союзников к белоэмигрантам и новая идеология холодной войны. Энергичная агитация Толстовского фонда[102], созданного в США, способствовала тому, что белых русских начали заранее воспринимать как истинных демократов, борцов с коммунистическим режимом. «В своем героическом стремлении к свободе они смотрят на Запад, видя в нем единственную надежду всего мира на победу в этой решающей борьбе против всех форм тирании и политического террора», – так утверждали представители фонда[103].
В 1947–1948 годах и в Британии, и в США возобладали сильные антикоммунистические настроения. Конгресс США, являвшийся крупным спонсором международных организаций по делам беженцев, счел, что UNRRA чересчур мягко обходится с коммунистами, и со временем эту организацию вытеснила IRO, которая еще больше зависела от американского попечительства и финансирования. Советский Союз был членом UNRRA, но в IRO не вступал[104]. UNRRA считал своей задачей оказание помощи в репатриации не только в Советский Союз, но и в Польшу, Югославию и другие страны Восточной Европы, откуда беженцы были родом. С началом холодной войны в 1947 году, когда на смену UNRRA пришла новая организация, IRO, сменилась и цель миссии: теперь ею стало переселение беженцев за пределы Европы, и изменилась трактовка тех причин, по которым произошло само перемещение ди-пи.
Первоначально под перемещенными лицами подразумевались жертвы войны и фашизма, но мало-помалу появилось и новое – неофициальное – определение: теперь перемещенных лиц стали считать жертвами коммунизма[105]. Рациональное объяснение, стоявшее за этой новой трактовкой, сводилось к тому, что, независимо от непосредственных причин вынужденных перемещений (войны и фашизма), подавляющее большинство ди-пи были родом из Советского Союза и Восточной Европы – то есть из стран, где утвердился коммунистический режим или нечто подобное ему, и что эти люди отказывались возвращаться на родину или из-за своих антикоммунистических взглядов, или из страха перед пагубными последствиями своего возвращения.
СССР неоднократно просил союзников предоставить списки перемещенных лиц советского происхождения, находящихся в их лагерях, и обеспечить доступ к самим этим лицам, но союзники, по сути, игнорировали эти просьбы, не пускали в свои лагеря советских официальных лиц, занимавшихся репатриацией, и заявляли, что среди находящихся под их опекой ди-пи вообще нет советских граждан. Эти заведомо ложные утверждения, очень раздражавшие СССР, на деле подкреплялись тем, что при попустительстве союзников многие перемещенные лица советского происхождения прятались под чужими личинами и присваивали чужие национальности. Дичбалис вспоминал: «…многим из нас, русских, пришлось проглотить нашу национальную гордость и (благодаря тому, что поляки воевали в конце войны вместе с англичанами и американцами) превратиться то в украинцев – польских подданных, то в поляков, а то и в старых эмигрантов – „нансенцев“ (то есть без подданства)». Сам Дичбалис выдал себя за поляка.
Скрыться под чужой личиной было нетрудно. «Всякие советские „комитеты по возвращению“ требовали от УНРА [UNRRA. – Ред.] проверки всех жителей лагеря. Выполняя требования СССР, УНРА вынуждена была проводить „отцовскую руку“ Сталина, правдами и неправдами пытались доказать, что они латыши, поляки – кто угодно, только не подсоветские. Наскоро стряпались липовые документы, справки, метрики, выдумывались биографии. И появились новые Непомнящие, Поплюйки, Яновские, Барановские…» – вспоминал Леонид Артемьев. Они с братом, хорошо знавшие Польшу, помогали другим русским «приобрести необходимые документы»[106]. Члены НТС помогали бывшим советским гражданам прикидываться югославами, изготавливали документы, где те значились довоенными русскими эмигрантами из Югославии, учили их элементарным фразам; меняли имена, печатали документы, выдумывали биографии, устно обучали, рассказывая о повседневной жизни и об истории стран, откуда те якобы происходили[107]. Когда Русская православная церковь заграницей сделала о. Афанасия Мартоса (будущего архиепископа Мельбурна) епископом Гамбургским, в его обязанности входило изготовление «поддельных документов для бывших советских граждан, чтобы их не могли насильно репатриировать и отправить в советские лагеря»[108].
Исследовательница Анна Холиан, подробно изучив лагеря перемещенных лиц, пришла к выводу, что в первые дни существования лагерей и среди русских, и среди украинцев «большинство тех, кто желал вернуться, резко отличалось от меньшинства противников репатриации»[109]. Это большинство вскоре рассеялось – или, по крайней мере, замолчало после отъезда желающих репатриироваться в Советский Союз. Лагеря ди-пи организовывались в основном по национальному признаку: отдельно группировались поляки, украинцы, югославы, латыши, евреи; в них имелись элементы самоуправления и саморегулирования. В выборное руководство лагеря попадали, как правило, пылкие антисоветчики и националисты, и во многих лагерях царила такая атмосфера, что даже те, кто был не против вернуться на родину, опасались заявлять об этом вслух. Широкий круг политических взглядов, ранее наблюдавшийся в лагерях среди белых русских – от «монархистов-самодержавников на правом фланге до меньшевиков и социалистов-революционеров на левом», – сузился, и в политическом диапазоне мнений голоса центристов и левых вскоре практически затихли: радиоэфир монополизировали страстные антикоммунисты, имевшие связи с НТС, Русской православной церковью зарубежом и власовским движением. Власовское движение как «как порождение Советского Союза» считалось самым популярным среди советских перемещенных лиц, намного популярнее, «чем политические течения, связанные со старой эмиграцией». Однако, по мнению Холиан, основная масса русских и украинцев, в отличие от лагерных вожаков и активистов, оставалась политически безучастной и противилась возвращению на родину не по идейным соображениям, а просто из страха перед возможными репрессиями[110].
Беженцы так часто прятались за чужими масками, что почти невозможно ни достоверно установить количество русских среди перемещенных лиц, ни уверенно реконструировать количественные соотношения бывших советских граждан и бывших эмигрантов[111]. Большинство бывших советских русских оказалось в нерусских лагерях (польских, украинских, латышских), и если они еще не успели выдумать себе какую-нибудь другую национальную принадлежность, их побуждали примкнуть к национальной группе, которая преобладала в том лагере, куда их занесло. Впрочем, было несколько нетипичных русских лагерей – в частности, Фишбек (под Гамбургом, в британской зоне) и Мёнхегоф (под Касселем в американской зоне). Лагерь в Фишбеке, где нашли пристанище не только русские, но и западные украинцы-антикоммунисты, был основан в конце 1945 года при поддержке местного Комитета русских беженцев в Гамбурге и имел тесные связи с РПЦЗ и НТС. Руководителем лагеря был Александр Веремеев, белый русский, живший до войны в Югославии. Среди обитателей Фишбека были Леонид Артемьев, Евгений Ющенко и семья Тамары Щегловой[112] – дочери белого офицера, донского казака, и будущей управляющей модного дома в Австралии. Георгий Некрасов окончил в лагере русскую гимназию, а доктор Петр Калиновский, переведенный из польского лагеря, работал там врачом[113]. Название ежедневной газеты, выходившей в лагере, – «Единение» – перешло затем к главной русскоязычной газете Австралии.
100
AN: AJ/43/457: Симон Визенталь – Бедо, сотруднику IRO, отвечавшему за отбор мигрантов, в Зальцбурге, 20 октября 1948 г.
101
NAUK: FO 1020/2507, письмо майора Р. Хилла из Отдела ди-пи в Отдел военнопленных и ди-пи союзного командования в Австрии, 12 ноября 1947; NAUK: FO 1020/2507, Д. K. – директору отдела внутренних дел, HMG, 4 апреля 1949 г. (Приятные воспоминания остались у этого Д. K.)
102
Толстовский фонд был основан в 1939 году Александрой Толстой, младшей дочерью Льва Толстого.
103
NAUK: FO 371/87432, T. Шауфусс (Толстовский фонд) в IRO об опеке бывших членов Русского охранного корпуса, 14 октября 1949 г.
104
Ben Shephard. The Long Road Home: The Aftermath of the Second World War. London: Vintage Books, 2010. Рp. 259–266.
105
NAA: A445 235/1/2, «Пересмотр политики – 1947»: «Перемещенное или преследуемое лицо – это человек, пострадавший от нацистского или фашистского режима, оказавшийся в концентрационном или трудовом лагере, увезенный из родных или привычных мест обитания, [или] вынужденный скрываться во время войны». Об определении, введенном IRO, см.: Michael R. Marris. The Unwanted: European Refugees in the Twentieth Century. New York: Oxford University Press, 1985. Рp. 341–342.
106
Сигизмунд Дичбалис. Детство, отрочество… С. 127–128; Л. Артемьев. Мои горькие университеты // История русских в Австралии… Т. 1. С. 109–111; Ирина Халафова. Указ. соч. С. 33; Леонид Феодосьевич Артемьев: автобиография // Австралиада. 2001. № 29. С. 22.
107
Интервью с Николаем Коваленко // Единение. 2018. 8 октября.
108
Michael Alex Protopopov. Op. cit. Pp. 386–387.
109
A
110
Ibid. Pp. 124, 116, 216; Сигизмунд Дичбалис. Детство, отрочество… С. 126.
111
Согласно сделанным в 1953 г. и неопубликованным оценкам американского демографа Евгения Кулишера, среди 285 тысяч невозвращенцев – граждан СССР на момент до 1939 года – было около 40 тысяч русских (14 %) (приводится в: Mark Elliott. Op. cit. P. 174). По советским оценкам, в 1952 г. из 451 560 граждан-невозвращенцев (включая тех, кто получил гражданство только в 1940 г., и тех, кто переселился за пределы Европы, но исключая эмигрантов первой волны), образовавших «вторую эмиграцию», русские составляли 7 % (31 700 человек), а украинцы – 32 % (144 934 человека): В. Н. Земсков. Возвращение… С. 142. Сравнение этих данных с разделением на национальности 4,4 миллиона советских граждан, которые, напротив, вернулись из Европы после войны (Там же. С. 125), позволяет предположить, что русские (37 % репатриантов) возвращались на родину охотнее, чем украинцы и представители других народов СССР.
112
Тамара Щеглова (1937–2021), в замужестве Вентура-Ладуска, была активным деятелем и благотворителем русской мигрантской диаспоры в Сиднее. (Прим. ред.)
113
Австралиада. 2000. № 23. С. 20 (Ющенко); 2002. № 32. С. 13–14 (Истомин/Калиновский); 2005. № 43. С. 32 (Некрасов); 2014. № 78. С. 11 (Щеглова-Вентура-Ладуска); История русских в Австралии… Т. 1. С. 109–111 (Артемьев).