Шерсть и снег

По дороге из Мантейгаса Орасио ломал голову над тем, у кого бы занять денег — ведь свадьба будет стоить немало, — но так и не придумал: все его знакомые в Алдейя-до-Карвальо, кроме, пожалуй, Мануэла Пейшото, были не богаче его самого. Но и Мануэл с трудом сводил концы с концами, недаром он не так давно продал несколько овец. В Мантейгасе Орасио знал людей со средствами, но он не надеялся, что они согласятся помочь ему. Он мог обратиться к Валадаресу, но именно у него Орасио не хотелось брать в долг. Не будь пожара, он, пожалуй, попросил бы у Валадареса конто. Но теперь, хотя после пожара прошло уже много времени, ему неприятно было говорить о деньгах со своим бывшим хозяином.

Около одиннадцати Часов вечера Орасио вернулся в Алдейя-до-Карвальо. Проходя мимо лачуги Раваско, он увидел у дверей группу женщин. Раньше, чем ему сказали, Орасио догадался, что случилось. Из дома доносились причитания Марии-Антонии:

— Боже, что теперь со мной будет? Что будет со мной и с детьми?

Орасио подошел ближе. Среди женщин он увидел Жулию.

— Он умер вчера вечером, сегодня его похоронили, — сказала она. — Мы пришли побыть немного с Марией-Антонией, бедняжка никак не может успокоиться…

Орасио хотел было войти, но, не зная, какими словами утешить вдову, передумал.

Завернувшись в шали, соседки расходились. Из дома по-прежнему слышались причитания:

— Боже, что со мной будет?

Женщины спускались по склону. Орасио, подавленный, шел вместе с ними.

— Несчастная! — сказала Жулия. — Осталась одна… а теперь такая трудная жизнь…

Позабыв про Марию-Антонию, кумушки принялись судачить о дороговизне — это была их любимая тема. В прошлом году килограмм того-то стоил столько-то, а теперь — вдвое больше… Сардины тоже вздорожали вдвое… А картофеля вообще не купишь, он на вес золота.

— В Ковильяне еще хуже, — заявила Жулия. — Здесь люди хоть обрабатывают свои участки… все-таки подспорье. А в Ковильяне на все нужны деньги. Я была на прошлой неделе в гостях у свояченицы — тамошние женщины не знают, как сводить концы с концами. Того, что зарабатывают мужья, не хватает даже на еду, у них все заложено…

Соседки подумали, что если Жулия последнее время часто ходила в Ковильян, то не в гости к свояченице, а чтобы повидать своего беспутного сына, который, окончательно порвав с родителями, на днях уехал в Лиссабон. Но тут же они забыли про Антеро, как забыли и про Марию-Антонию; все их внимание было привлечено рассказом о жизни в Ковильяне.

Орасио слушал, размышляя о том, что Жулия, очевидно, хочет еще раз повысить плату за пансион: недаром в его присутствии она так часто заговаривает о дороговизне.

VII

Никто, пожалуй, не мог бы сказать, как эта новость проникла на фабрику. Она передавалась от человека к человеку, из цеха в цех. Орасио услышал ее от Бока-Негры:

— Арестованы Рикардо, Габриэл Алкафозес и еще несколько человек из Ковильяна…

По выражению лица Трамагала и других рабочих, стоявших у своих машин, Орасио понял, что им это уже известно.

— Почему их арестовали?

Бока-Негре этот вопрос показался наивным.

— Так должно было случиться! — сказал он.

Орасио уже давно слышал о Габриэле Алкафозесе, одном из самых передовых рабочих Ковильяна, но не был с ним знаком. И по-настоящему он жалел лишь Рикардо.

На фабрике чувствовалось гнетущее напряжение, как в тот день, когда был уволен Раваско. После конца смены рабочие, выйдя за ворота, сразу же собрались группами — все хотели узнать подробности. Подошло несколько человек с Новой фабрики, они рассказали, как во время обеденного перерыва появились полицейские и увели Алкафозеса. Несколько позже полиция побывала на фабрике, где работал Рикардо; были арестованы он и Кристино.

— Значит, Кристино тоже взяли? — удивился Трамагал.

— Да, — ответил один из рабочих.

— Я пойду в Ковильян, — вдруг сказал Маррета.

— И я с тобой, — предложил Трамагал.

— Нет… Лучше мне одному… А ты извести Жулию. Вечером приходи ко мне.

Маррета ушел. Рабочие начали расходиться. Трамагал и Орасио направились в Алдейя-до-Карвальо.

Жулия держала на руках ребенка и собиралась дать ему грудь, когда они вошли и сообщили об аресте Рикардо.

— Значит, забрали? — сказала она мрачно. — Что же… — В ее голосе чувствовалась сдерживаемая ярость. Расстегнув кофту, она стала кормить ребенка.

Слова Жулии удивили рабочих.

— Если вы хотите есть, ужин готов, — обратилась она к Орасио.

Трамагал поспешно воскликнул:

— Сейчас не до еды! Он поужинает у меня.

Жулия безнадежно махнула рукой.

Мужчины не знали, о чем с ней говорить, не знали и как уйти, не сказав ей ни слова. Голос Трамагала зазвучал неожиданно мягко:

— Его там долго не продержат… А я скажу своей хозяйке, она немного побудет с вами.

Жулия молчала, напуская на себя безразличие…

Поужинав, Трамагал и Орасио пошли к Маррете. Дом был заперт и погружен в темноту. Орасио посмотрел на часы:

— А что, если и его забрали?..

Трамагал не ответил — он подумал то же самое. Они дошли до реки, постояли там минуту и вернулись. И так около часа расхаживали взад и вперед. Подходили и другие рабочие, которые бывали у Марреты; не дождавшись хозяина, все возвращались домой.

Было уже около полуночи, когда наконец появился старый ткач; его сопровождал Жоан Рибейро — они встретились на дороге.

Маррета огляделся, не следит ли кто-нибудь за ним. Затем всунул ключ в замочную скважину и отпер дверь. Войдя в комнату, он зажег лампу. Видя, что Трамагал и Орасио вопросительно на него смотрят, начал рассказывать:

— Ничто не потеряно. Организация уцелела. В Ковильяне в эти последние дни наши хорошо поработали… Теперь надо действовать быстро и решительно. Завтра все рабочие будут предупреждены… Забастовка начнется послезавтра, в четверг…

Маррета говорил очень уверенно; обстоятельно ответил на вопросы, которые ему задавали Трамагал и Жоан Рибейро.

Слушая Маррету, Орасио перестал бояться, что потеряет свое новое место, а может быть, даже попадет в тюрьму. Слова Марреты, их тон успокоили его…

В доме Рикардо царила тишина. Так бывало всегда, когда Орасио приходил поздно, но сейчас это безмолвие казалось ему зловещим. Поднимаясь по лестнице, он несколько раз кашлянул, ожидая, что Жулия как-нибудь отзовется. Но все было тихо. Орасио зажег свечу; раздевшись, потушил ее и лег. Дом по-прежнему наполняла гнетущая тишина.

Утром Жулия, как всегда, разбудила его тремя ударами в потолок. Но шагала она внизу медленнее, чем обычно. Даже дети меньше шумели.

Когда Орасио опустился, тарелка с супом уже дымилась на столе. Он попытался утешить Жулию:

— Наверное, его сегодня выпустят…

Жулия ничего не сказала. Сразу же, как только Орасио вышел, она причесалась, накинула шаль и пошла попросить соседку, чтобы та присмотрела за детьми. Потом отправилась в Ковильян.

Жулия шла и думала, что Рикардо, должно быть, до сих пор еще ничего не ел, что пребывание в сырой камере может обострить его ревматизм. Ей представилось, как муж корчится от боли в темном, мрачном каземате… Но он мужествен. Жулия вспоминала различные случаи из жизни Рикардо, которые прежде казались ей незначительными. Она поняла, что никакие страдания не сломят его духа…

Жулия решительно вошла в здание полиции и попросила свидания с мужем.

С ней поговорил один полицейский, затем другой, наконец появился начальник. Получив отказ, Жулия начала настаивать. Наконец из слов начальника она поняла, что Рикардо обвиняется в подстрекательстве к бунту и его отправили в Лиссабон.

Она посмотрела на полицейских широко открытыми, затуманенными горем глазами. Хотела что-то сказать, но передумала и, закутавшись в свою черную шаль, тотчас же ушла.

Вернувшись домой, она разложила на скамейке кусок материала, который накануне начала обрабатывать. Но глаза плохо видели застрявшие в шерсти соринки — мысли ее были далеко. Работа не двигалась, рука, державшая щипчики, то и дело безжизненно замирала.