Шерсть и снег

— Ты как хочешь, а я иду дальше! Мне прогуливать никак нельзя… Да и какой смысл возвращаться? Отсюда до Мантейгаса больше часа ходьбы. Пойдем вместе, быстро доберемся до середины дороги, а оттуда до Алдейя-до-Карвальо все время спуск… Не успеем оглянуться, как будем там. Впрочем, поступай как знаешь…

Серафим стал размышлять. Невесело в метель одному шагать по горам, тем более что он уже довольно далеко от дома. Ему тоже ни к чему терять завтрашний день на дорогу. Если бы он дошел сегодня, то с утра пораньше потолковал бы с сыном, затем сходил в Ковильян купить то, что ему заказала жена доктора Коуто, и вернулся домой еще засветло. Ведь на обратном пути у него уже не будет попутчика, да и не хочется еще раз оказаться в горах в такую ночь, как сегодняшняя.

— Ну что ж, ладно, — покорно сказал он.

Они двинулись дальше. Ветер продолжал завывать, крутил снежные вихри. Путники то и дело стряхивали посохами снег с полей шляп. Но проходило немного времени и шляпы снова становились тяжелыми, как свинец.

Серафим шагал молча. Ветер дул в лицо, от него шумело в ушах, болела голова. Каждый шаг давался все труднее, как будто ветер хотел помешать людям проникнуть в его мрачные владения. Пальто Орасио и плащ Серафима то хлопали их по ногам, то распахивались, то надувались; намокшие брюки прилипали к телу. А горы по-прежнему засыпало снегом и кругом слышался жуткий лисий лай разъяренной стихии.

Они взбирались по обрывистой круче. Внезапно Серафим остановился, сбросил мешок и повернулся спиной к ветру. Он задыхался, глаза его налились кровью, губы посинели; шляпа и плечи были покрыты снегом. Орасио последовал примеру товарища. Фонарь раскачивался у него в руке, как часовой маятник.

— Я ведь тебя предупреждал, что будет метель… Надо было вернуться, — с трудом выговорил Серафим. — А ты не хотел. Вот видишь, что творится!

— Положим, насчет метели ты не упоминал. Говорил только, что погода плохая. Но ведь так часто бывало, а потом…

— Теперь возвращаться уже поздно… Эх, зря я не сделал этого раньше…

Фонарь отбрасывал блики то на их лица, то на руки.

— Зря я тебя послушался… будто у меня самого нет головы на плечах…

Серафим говорил с натугой. Орасио тоже очень устал, и ему было трудно дышать, но он не хотел в этом признаться.

— Несколько лет назад одного человека из Гоувейи занесло снегом на скате Пеньяс-Доурадас, — снова заговорил Серафим. — А остальные спаслись только потому, что случайно наткнулись на здание обсерватории. Иначе все бы погибли…

— Они плохо знали горы, не то что я, — прервал его Орасио.

Он неуверенно поднял фонарь, пытаясь определить, где же они находятся, и, чтобы утешить Серафима, сказал:

— Мы как будто уже прошли Алмас. Должны быть теперь недалеко от Портелы…

Серафим продолжал свое:

— А тот парень, который недавно погиб вместе с лошадью на склоне Пеньяс-да-Сауде, тоже не знал гор? А?

Орасио пожал плечами:

— Знай я, что ты такой трус, не взял бы тебя в попутчики.

— Я трус? — голос Серафима доносился, как из подземелья.

Обоим казалось, что кто-то подталкивает их в спину. Орасио просунул пальцы между шеей и воротником и вытряхнул оттуда тающий снег. Ему захотелось помочь Серафиму:

— Дай мне мешок… А ты возьми фонарь…

Они снова зашагали, опустив головы и отворачиваясь вправо, чтобы легче было дышать… Наверху ветер дул с еще большей силой. Снег было прекратился, но тут же повалил снова.

Временами Орасио чувствовал, что его левая рука, в которой он держал мешок, замерзает. Тогда он на несколько минут перекладывал ношу в правую руку, а посох в левую. Он все время старался двигать пальцами, но это давалось ему с трудом.

Внезапно погас фонарь. Серафим выругался. Вскоре оба остановились: кругом ничего не было видно. Снег хлестал их по лицам и рукам. Серафим снова стал ругаться; его голос терялся в вое ветра.

— Распахни плащ! — попросил Орасио. Встав на колени, он вытащил коробку спичек. — Давай сюда фонарь. — Он открыл стеклянную дверцу и чиркнул спичкой, но она погасла…

Серафим стоял спиной к ветру и, зажав фонарь между ног, укрывал его плащом. Однако и вторая, и третья, и четвертая спичка тоже потухли. Орасио злился: закоченевшие пальцы не слушались, он не мог донести до фонаря крошечный огонек, который на мгновение пронизывал темноту, чтобы тут же погаснуть. Серафим тоже злился. Ему казалось, что он сразу сумел бы зажечь фонарь. «Дай-ка мне! Дай-ка мне!» — твердил он. Однако Орасио упрямо пытался сделать это сам. Он снова открыл коробок и нащупал там только четыре спички. Подняв глаза на товарища, он испуганно спросил:

— А у тебя есть спички?

Серафим сразу все понял.

— Нет. Ты же знаешь, что я не курю, — мрачно, с укором ответил он. — Дал бы мне, я бы давно зажег…

Орасио поднялся с колен:

— Не зажег бы! Никто не зажег бы! Возьми спички… Но имей ввиду: зажечь фонарь удастся, только укрывшись у какой-нибудь скалы…

Привыкнув к темноте, они стали кое-что различать вокруг себя. Орасио пришло на память, как в пятницу, выйдя из дома Марреты, он обратил внимание на луну, которую часто закрывали облака. «Если бы сейчас появилась луна, это было бы для нас спасением», — подумал он. Непроницаемое темное небо по-прежнему тяжело нависало над их головами. «Жоан Рибейро и Жулия говорили, что скоро потеплеет», — с раздражением вспоминал он.

Путники зашагали, вглядываясь в ночь, — не появится ли среди этого молочного моря скала? Но когда впереди вырастал какой-нибудь бугор, он оказывался под снегом. В шести-семи метрах от себя они вообще ничего не видели… Наконец они набрели на скалу, занесенную снегом только с одной стороны. Они обрадовались, нащупав маленькую пещеру, где с трудом могла поместиться овца. Над входом висели ледяные сосульки…

Серафим стал на колени, открыл фонарь и взялся за спички. Орасио, затаив дыхание, следил за его движениями. Серафиму удалось поднести зажженную спичку к фонарю, но она тут же погасла. Руки Серафима тряслись, открывая коробок, окоченевшие пальцы сгибались с трудом. Еще раз вспыхнул огонек, дрожавший от ветра, который проникал в пещеру. Немного погодя Серафим с торжествующим видом закрыл дверцу. При слабом свете лицо его словно удлинилось. Ресницы были запорошены снегом.

Нащупывая посохами дорогу, они зашагали дальше. Отвороты штанов затвердели и резали кожу, будто были из стекла. Орасио продолжал вглядываться в темноту: ему хотелось удостовериться, что они уже миновали Фрага-до-Нето — тогда большая часть пути пройдена. Но снег покрыл впадины и бугорки, камни и вереск — теперь все выглядело по-иному. Время от времени Орасио начинал думать об Идалине, но ее образ как-то потускнел в его памяти. Когда усталость особенно давала себя знать, перед ним из тьмы возникала мрачная фигура Матеуса. И Орасио находил новые силы продолжать путь, преодолевать снег, ветер и ночь. Единственным его желанием было поскорее добраться до дома Рикардо и согреться… Орасио напряженно всматривался, надеясь разглядеть вершину Фрага-до-Нето. «Должно быть, мы миновали ее, ведь черт знает сколько времени идем», — решил он. Ему по-прежнему мерещился Матеус, и он никак не мог отогнать от себя это видение.

Фонарь снова погас. Серафим, который нес его, остановился. На этот раз он не проронил ни слова. Орасио тоже молчал, оба они растерялись перед враждебной, неумолимой силой, которая господствовала над горами и ночью.

Орасио первый отважился сделать несколько шагов. Серафим сначала шел следом за ним, потом зашагал рядом. Десять, пятнадцать минут — и все время ветер, все время снег, все время резкая боль в руках… Наконец Серафим, повернув голову, пробормотал:

— Там…

Впереди справа виднелась скала, за ней высились утесы. Они поискали, нет ли пещеры…

— Здесь как будто тихо, — сказал Орасио.

— Ну, давай зажигай…

— Нет… Лучше ты.

— Да ладно, зажигай…

Ни тот, ни другой не хотели теперь брать на себя ответственность. Серафим с неохотой покорился и присел на корточки. Он протянул руку, пробуя ладонью, не дует ли ветер, но окоченевшая рука ничего не чувствовала. Он попросил Орасио: