Страница 38 из 41
Внезапное появление жандармов, казалось, было исключено. И все же они появились внезапно, тоже «как духи», через какой-то пожарный ход из соседнего здания. Заполнили прихожую, отрезав сразу все выходы. Офицер обрушился на Федоровича.
— Зачем на дверях цепочки?! Не знаешь распоряжения коменданта: ворота, парадные должны быть всегда открыты. Заплатишь штраф!
Затем объявил, что проводит комендантскую проверку, потребовал документы. Оглядел бегло комнаты и собрался уже уходить, когда один из жандармов подскочил к нему с найденным якобы у кого-то из ребят пистолетом.
— О, — воскликнул офицер, — это меняет дело! Хозяина квартиры и владельца оружия обязан арестовать, остальных прошу в качестве свидетелей.
Кроме пожарного хода, о котором не знали почему-то ни Федорович, ни Яша, все выглядело правдоподобным: комендантские проверки проводились часто, и, если находили оружие, в полицию доставляли всех проживавших и оказавшихся в квартире — Владимир сам читал на этот счет циркуляр.
Только внизу, увидев солдат, стоявших под окнами с растянутым полотнищем брезента, понял он, что «комендантская проверка» — заранее подготовленная ловушка.
Совершено было предательство. Но кем? Месяц не выходил у Владимира из головы этот вопрос. Страдал бы только он один, а то ведь и доверившиеся ему люди. Сознание вины перед ними было страшнее пыток. Где проглядел? Кого не рассмотрел вовремя?
Всех оставили в ту вьюжную февральскую ночь во внутренней тюрьме сигуранцы. Ребят из Яшиного отряда разместили в общих камерах на втором этаже, Межигурскую — в одиночке, Бадаева — в подвальном карцере, Федоровича — в комендантском изоляторе.
Однажды, правда, Владимиру показалось, что в изолятор, где сидел Федорович, прошла с какими-то свертками его жена. Но что не привидится после пыток, когда явь путается с бредом...
Снова застонал Федорович, попросил курить. Владимир отполз к нарам, долго и упорно шарил там. Вернулся с окурком, двумя спичками, кусочком серника. Как самому избавлению, обрадовался Федорович окурку, судорожно схватил его. Но при свете спички вымазанное грязью лицо Федоровича показалось Владимиру отнюдь не синюшным, как у тех, кто хоть раз побывал на следствии. По-прежнему розовели его щеки, не выглядела свалявшейся отросшая борода, а усы и голова были явно подбриты.
Будто нечаянно Владимир уронил спичку, чиркнул вторую, скосил глаза сначала на руки, потом на ноги арестованного. Перехватил его взгляд Федорович:
— Вот... надели цацки. Стреножили!
— Давно?
— Как и тебя, сразу же!
— А привычкам своим, вижу, не изменяешь — усы подбриты, — заметил Владимир. — Как умудряешься с «цацками»-то?
— Нужда научит... Обломыш лезвчя нашел, им трохи и подскоблился. К носу торчмя растут — щекочут, окаянные.
— И голову обломышем скоблил?
Поперхнулся дымом, закашлял Федорович:
— Голову сами... от вшивости. Вас разве не брили?
— Нет, — глухо отозвался Владимир. —У нас обслуживание хуже: манжетов под кандалы не дают!
— Каких манжетов, что ерундишь?
— Стреножили, говоришь, как и меня? Сразу же? — спокойно продолжал Владимир. — У меня «цацки» кости переели — у тебя нет и потертостей. Дебелая шкура!
Бадаев встал, громыхнул цепями.
Почуял недоброе Федорович, метнулся к окованной железом двери, забарабанил что было сил кулаками.
Страшным возмездием надвигался на него истерзанный, полный гневной решимости Бадаев. Жутко лязгали цепи. Каменной поступью казались Федоровичу шаркавшие по цементному полу тяжелые шаги Бадаева.
— Не один я... есть и другой, — пустился на хитрость провокатор.
Замерли взметнувшиеся руки Владимира.
— Кто?!
— На тебе кандалы, на мне они двойные! Тебе переели кости, мне — душу, — забормотал Федорович.
— Ловчишь, выигрываешь время! — Владимир опять замахнулся цепями.
Федорович вывернулся из-под удара, метнулся за бочку. Захлестнул Владимир наручниками предателя за шею, рванул — потемнело от боли в глазах у самого.
Распахнулась дверь. Удар приклада свалил Владимира. Видел только, как рухнул в бочку головой Федорович, как кинулись его вытаскивать... И все заплыло чернотой.
Очнулся от вылитого на голову ведра воды. Прошло, видимо, немало времени — на полу и нарах лежали вернувшиеся с допроса товарищи. Над Владимиром стоял конвоир.
— Вставай, к следователю!
На столе перед следователем, как всегда, лежали разной толщины железные прутья и трубы, резиновая дубинка, свинчатка. Рядом сидел Федорович, уже без кандалов и наручников. Остался жив. На шее только синел след цепи.
Бадаева подвели к столу.
— Ну! — покосился следователь на Федоровича.
— Не могу — прохрипел тот. — За всю жизнь щенка не утопил... Не могу!
— Зато самого чуть было не утопили, как паршивого пса, в тухлой бочке! — следователь встал и, взяв дубинку, наотмашь ударил ею Бадаева.
— Вот так!
Рухнул Владимир на подставленную охранником скамью. Разговор слышался ему уже как бы издалека, с трудом доходил до сознания.
— Сможете! Все сможете! — кричал на Федоровича следователь. — Вы же трус, из трусости сделаете все! Хотите знать, на чем пойманы? На чистых листах бумаги!
На стол шлепнулась папка.
— Смотрите: в деле — ни полстрочки чужой. Нам не известна была даже ваша настоящая фамилия. Выложились сами из страха перед чистой бумагой... Надеялись отделаться «малой кровью»? Смотрите, как разбухла от крови ваша папка!
Голос следователя становился все язвительнее.
— «Не утопил за всю жизнь щенка!»... Считайте, что «утопили» три десятка советских разведчиков. И возмездие ждет вас сразу же за порогом этого дома. На войне, как на канате, — обходов нет, нужно идти в ту или другую сторону. Не сядете за этот стол вы — посадим другого. Тогда вашим местом будет электростул.
Сапоги следователя проскрипели по кабинету.
— Этот ваш... Мурзовский... передал, наконец, шифр, сведения о вооружении?
— Шифр обещает... Остального, говорит, не знает.
Следователь полистал бумаги.
— Вы пишете, что он заместитель Бадаева...
— По хозяйству.
— Все равно, склады оружия должен знать. Не хочет говорить — вызывайте наверх, арестуйте и сажайте на электростул!
— Я?
— Вы! Не выдерживают нервы в катакомбах, значит, тоже трус. На трусов электростул действует отлично. Вы вот заговорили при одном виде его.
На стол опять шлепнулась папка,
— Словом, посадите своего Мурзовского на стул или сядете на него сами! Шифр, сведения о складах оружия должны быть!
Владимир опомнился, но не открывал глаз. Смысл услышанного доходил до его сознания в каком-то полубреду: Мурзовский — вот «другой», о котором говорил Федорович в подвале... «Не выдерживают нервы в катакомбах...» Значит, ухарство при радиосвязи с Москвой, попытка улизнуть через «предательский колодец» — все это звенья одной цепочки. Хотел во что бы то ни стало вырваться из катакомб, может быть, тоже думал «отделаться малой кровью», как и Федорович...
Гремят железными манжетами, готовят электростул. Втолкнут сейчас в тесное, окованное кресло, пристегнут холодные, как змеи, электроды, пустят ток и будут прибавлять его реостатом, пока страшные судороги не вытянут каждую жилу, каждый мускул. Будут повторять над ухом одно и то же: «Говори, говори, говори». Сколько таких истязаний перенесено, сколько еще впереди... Имеет ли это смысл теперь? Кованый манжет достаточно тяжел, чтобы проломить череп хотя бы одному из палачей и себе...
А люди? Сам же внушал им: «Схватка еще не проиграна». И они продолжают борьбу — за решетками, в кандалах, ценой неимоверных мук. Они верят ему — своему командиру. В их вере — и его сила. В городе много подпольных отрядов, которые накапливают силы и скоро начнут действовать... Оттянуть суд — и, возможно, удастся еще организовать побег: многие камеры почти у самой стены, выходящей на улицу... Отсрочка суда может быть сделана за недостаточностью следственных материалов. Молчать на допросах, всем молчать!