Виолетта

— В этом нет необходимости, — перебил меня Рой. — Давай зарегистрируем Камило как моего сына.

— Что ты такое говоришь?

— Допустим, у меня были близкие отношения с Ньевес. Я признаю отцовство и беру на себя финансовую ответственность. Мать не хотела, чтобы ребенок носил мою фамилию. Просила, чтобы его зарегистрировали под именем Камило дель Валье, она ведь тоже не пожелала носить фамилию Браво. Поняла?

— Нет.

— Будем вести себя так, будто бы я отец ребенка. Я имею право передать его бабушке и дать разрешение на вывоз в другую страну. Забудь о Хулиане Браво.

— Ты что, правда отец Камило?

— Да нет же! С какой стати? Я же не спал с Ньевес.

— Но, Рой, почему же…

— Разве я не говорил, что зарабатываю на жизнь разруливанием чужих проблем? Это всего лишь очередная проблема.

Вот так это и случилось, Камило. Имя Роя Купера указано в твоем свидетельстве о рождении в графе «отец» для удобства, но, разумеется, твоим отцом он не был. Он защищал твою маму в последние месяцы ее жизни и пошел на этот обман ради любви к ней и ко мне, из сострадания. Благодаря его стараниям я смогла вывезти тебя из Соединенных Штатов, а затем зарегистрировать у нас, поэтому у тебя двойное гражданство.

На седьмой день после появления на свет тебя наконец выписали, и я вышла из больницы, держа тебя на руках. Ты оправился от желтушки, которая придавала тебе оттенок яичного желтка, вес пришел в норму. Мне сказали, что ты родился в срок, хотя выглядел недоношенным. Ты был крошечный и некрасивый, лысый, бледный, ушастый, все время молчал, почти не двигался и даже не плакал.

— Этому мышонку нужно под солнышко и поближе к латиноамериканской музыке, мигом захочет жить, — шутил Рой, но совет оказался дельным.

Я поселилась с тобой у Риты — на долгое путешествия у тебя не хватило бы сил — и занималась только тобой. Сначала ты отказывался от еды, и я с ума сходила, пытаясь всучить тебе бутылочку с молоком, но Рита придумала кормить тебя из пипетки. Святая женщина. На кормежку уходили часы.

Ты спросишь, а что же дедушка? Какую роль сыграл Хулиан в твоей биографии? Я рассказала ему по телефону о случившемся, скрыть это было невозможно, и впервые за долгие годы нашего знакомства он заплакал. Он оплакивал свою обожаемую дочку и долго не мог ничего сказать; когда же заговорил, спрашивать о подробностях не стал, а сразу же предложил помощь: пообещал, что, покуда он жив, внук будет полностью обеспечен. Я не хотела признаваться, что собираюсь заботиться о ребенке сама и помощь его мне не требуется, отказывать ему было бы жестоко. Мне пришлось объяснить, как жила Ньевес после того, как сбежала из Юты, и какую роль сыграл в ее жизни Рой Купер.

— Купер? Какое отношение Купер имеет к моей дочери?

— Ньевес обратилась к нему. Он вел себя с ней как отец.

— Отец Ньевес — я!

— Не знаю, что произошло между тобой и Ньевес, но она не хотела, чтобы ты знал о ней и о ее беременности.

— Но я бы помог.

— Могу лишь сказать, что последние месяцы жизни она провела спокойно, наркотики не употребляла, о ней заботилась подруга-мексиканка, и ребенок здоров. Если хочешь его увидеть, приезжай в Лос-Анджелес. Как только получится, я заберу его домой. Будет расти среди наших.

Твой дедушка не смог приехать в Лос-Анджелес, он познакомился с тобой пару месяцев спустя в Сакраменто, но послал Рою Куперу чек и благодарственную записку. Рой в ярости разорвал чек в клочки.

Благодаря пипеткам, солнцу, а также ритмам ранчеры, хоропо и румбы[22], которые передавали по радио, мышонок выжил, и шесть недель спустя мы попрощались с Роем Купером и Ритой Линарес, столько для нас сделавшими, и отправились домой. Ребенок — это работа на полную ставку, Камило, она отнимает энергию, сон и психическое здоровье, что очень непросто для женщины пятидесяти двух лет, которой я была в ту пору, — и тем не менее меня она омолодила. Я влюбилась в тебя, Камило, и это давало мне силы растить тебя. Ты, мой внук, помог мне пережить смерть дочери.

18

Факунда рассказала, что в результате земельной реформы было экспроприировано несколько участков земли в окрестностях Санта-Клары, таких как поместье Моро, но Шмидт-Энглеров это не коснулось. Мой бывший свекор не пожелал продавать свою продукцию по цене, установленной правительством, и закрыл молочный завод и сыроварню. Коровы исчезли, — думаю, их увезли за границу, пока в страну не вернется нормальная жизнь.

О колонии «Эсперанса» ходили тревожные слухи. Один журналист начал расследование, назвав ее «анклавом иностранцев, живущих вне закона» и «угрозой национальной безопасности», но никто не обратил на него внимания. Ничего явно предосудительного колонисты не делали, к тому же завоевали уважение соседей, открыв небольшую клинику, где бесплатно лечили окрестных жителей, и регулярно доставляя в церковь ящики с овощами для раздачи беднейшим семьям.

— Их не тронут, «Эсперансу» охраняют военные. Там тренируют подразделения специального назначения, — рассказал мне Хулиан в один из своих приездов.

Я узнала, что он летает в колонию, совершает частные рейсы, которые нигде не зарегистрированы. Военные собирались построить там взлетно-посадочную полосу, а пока ее не было, гидроплан Хулиана садился прямо на озеро.

Я поинтересовалась, что он возит этим загадочным людям, но он не ответил.

Хуан Мартин заканчивал университет и был избран президентом федерации студентов. Носил индейское пончо, длинные волосы и всклокоченную бороду по моде молодежи левого толка. Часто появлялся на телевидении как представитель студенчества, и, хотя выражал революционные идеи, тон его выступлений был примиряющим. Он предостерегал против фашистских маневров оппозиции, но осуждал и тактику ультралевых групп, не менее опасных, чем правые. В итоге у него появились враги из числа единомышленников. Людей раздирали политические страсти, и никто не прислушивался к разумным голосам, призывающим к диалогу и переговорам.

Через одиннадцать месяцев после твоего рождения разразился военный переворот, правительство было свергнуто, пролилось много крови, — после избрания президента-социалиста Хулиан Браво частенько об этом предупреждал. Теперь он то и дело путешествовал по стране, будто переехал сюда жить. Он был очень занят государственными делами — так он, во всяком случае, утверждал, не уточняя, в чем они заключаются. Мы мало виделись, поскольку, став бабушкой, я поселилась в Сакраменто, а он большую часть времени проводил в столице. Если же приезжал на юг, лишь изредка давал о себе знать.

Переворот был организован как полноценная война. Войска и полиция взбунтовались в весенний вторник на рассвете, а к полудню президентский дворец разбомбили, президент был убит, страна оказалась во власти военных. Репрессии начались немедленно. В Сакраменто сопротивления не было, — напротив, люди, которых я знала, аплодировали с балконов, потому что три года ждали, когда героические солдаты спасут родину от коммунистической диктатуры, но и там действовало осадное положение. Солдаты в камуфляже, размалеванные, как апачи в кино, чтобы лица нельзя было опознать, и силы безопасности на черных автомобилях патрулировали город. Вертолеты гудели, как мухи, под окнами ездили танки и тяжелые грузовики, вдребезги разнося тротуары и распугивая бездомных собак, всегдашних хозяев улиц. Слышались полицейские сирены, крики, выстрелы и взрывы. Движение заблокировали, приостановили воздушные, железнодорожные и автобусные перевозки, на дорогах установили контрольно-пропускные пункты для охоты на подрывников, террористов и партизан. Мы не впервые слышали упоминания об этих врагах отечества, правая пресса утверждала, что все это агенты Советского Союза, готовящие вооруженную революцию, и у них заранее составлены списки людей, которых предстоит казнить.

Связь была затруднена, я не могла созвониться ни с Хуаном Мартином, который был в столице, ни с Хосе Антонио, жившим в нескольких кварталах от моего дома. Зато Хулиан свалился как снег на голову, когда я была уверена, что он в Майами, и объявил, что мобилизации не боится: у него пропуск, он оказывает важные услуги правительственной хунте.

22

Ранчера, хоропо, румба — традиционные латиноамериканские танцы, а также жанры латиноамериканской музыки.