Сосед по парте

Слава богу, с беспорядком в моей берлоге все было о' кей: Дора в нее не заглядывала. Я бросился ничком на диван и подумал: «Скорее бы они ушли. Все равно, кроме как «все будет хорошо», ничего не скажут». Но Дора с заведующей еще долго о чем-то говорили, а потом пошли на кухню. Наконец заведующая открыла дверь в мою комнату, но заходить не стала. Я поднялся.

— В холодильнике все есть. Катерина придет — поужинаете, — сказала она твердым голосом. — А дальше видно будет.

«Ну хоть какие-нибудь родственники у вас есть?»

Не успел я отойти от двери, как в нее позвонили. Я думал, Марта забыла что-нибудь — очки, перчатки. Но это была тетя Наташа с первого этажа, и в руках у нее была кастрюля, обернутая полотенцем. Она быстро прошла на кухню, поставила кастрюлю на плиту.

— Оксана борщ с грибами сварила, а я завтра — с мясом. Ты дома будешь ночевать или пойдешь к кому?

— Дома. Ко мне Катерина придет, с маминой работы.

— Она у вас в прошлом году жила, рыженькая такая? Да?

— Ну да, жила.

— Так пусть обеды не готовит. Я, значит, завтра свой борщ принесу на два дня. А потом Джамиля плов сделает. И ты давай все делай, как при маме, дом держи в порядке. На ночь носочки снимешь, постираешь мылом, высушишь на батарее. В больнице сейчас долго не держат, но дней на десять маму оставят.

— Теть Наташа, а что это у мамы такое… я видел, как Галя-черненькая бельё стирать уносила.

— Маме сколько, уже за сорок? Что у девочек каждый месяц бывает, так об этом даже мой Сашка с первого класса знает. И ты в курсе. А у взрослых немного может нарушаться.

— Просто так?

— Ну, может, подняла что тяжелое. Или нервы какие. Неприятность. А она в себе держала. По всякому бывает.

Тетя Наташа вздохнула, помолчала, а потом вскинулась, как бы внезапно вспомнила что-то очень важное:

— Послушай, Никита, а у вас хоть какие-нибудь родственники есть? Дядя, тетушка, двоюродные… (она произнесла, «двоюрОдные)?

Я покачал головой.

— А ты как будешь ее навещать, все-таки спроси. Может чего-то она до времени не рассказывала, о ком-то, кого до тебя знала и кто мог бы вам сейчас помочь. Если мама в больнице… задержится, тебе, Никита, опекун понадобится. Полагается так… до четырнадцати. Так лучше бы из маминых близких.

* * *

Маму перевели в общую палату на третий день, и разрешили ее навещать. Все эти три дня я представлял себе, какой ее увижу, думал, о чем скажу, и все в моей жизни разладилось. Пока о маминой болезни никто не знал, я еще держался. Но наша Варвара-Гроза знакома с матерью Аньки Вощаковой, и та сообщила обо всем классной. Началось всеобщее внимание, и меня понесло. Я огрызался и грубил по любому поводу. Ванда сказала, что я озверел, и перестала со мной разговаривать. Родька, после моего очередного «отстань!», пожал плечами и покрутил пальцем у виска. Катерина вечером пыталась меня развлекать, звала смотреть какое-то «мыло» по телику. Я не нашел ничего лучше, как сказать ей, что это дерьмо в нашем доме не смотрят. Она ничего не ответила, но телевизор выключала, сняла с полки первую попавшую под руку книжку и села читать. Судя по обложке, это было «Былое и думы». Ну, просто в точку!

Родственников у нас не предвиделось, но один близкий в «былом» у мамы был. В общем, оставил я Катерину наедине с Герценом, завалился у себя в комнате на диван и стал сыпать соль на рану и вспоминать, как я с ним познакомился.

Незваный гость

Я в тот день прибежал домой, открыл дверь, бросил рюкзак на пол и с порога позвал: «Мам!». Никто не ответил. Но я точно знал, что она должна быть дома! Я рванул на кухню и застыл. У стола стоял мужик в черном джемпере и джинсах. Высокий, накачанный с короткой стрижкой. Повернул голову. Глаза молодые, темные, а волосы серые от седины.

— Нету мамы, скоро придет, а ты, значит, Кит? Ну, здравствуй!

Никогда в жизни в нашей квартире мужиков не было. В библиотеке все женщины. А в подъезде постоянно живут только двое мужчин: я и Симон Александрович, муж тети Гали-французской со второго этажа. И у меня такое чувство… ну, как будто он мне соперник, что ли. Вот стоит чужой на моей территории.

— Что молчишь? Что тебе от мамы надо? Куда спешишь?

Так заговорил со мной, как будто мы давно с ним знакомы. И я вдруг, как идиот, ответил: «В музей!»

— Мама знает?

— Да.

— Деньги нужны? Сколько?

И я опять, как под гипнозом: «Сто!»

Он руку в карман джинсов засунул и вынимает деньги. Не кошелек, а просто бумажки какие-то скрученные. И протягивает сто рублей. А я беру и убегаю. И так мне паскудно на душе. Шишкарев меня спрашивает после экскурсии:

— Видал археоптериксов?! Это значит у Савельевой не попугайчики, а три потомка динозавров в клетке живут!

А я не то что археоптериксов, я скелета мамонта как бы и не видел. Все думал, что это за мужик. А вдруг он бандит! Как меня зовут знает, а себя не назвал! Но вспомнил, что на столе две тарелки стояли и возле одной мамина чашка. И все равно, деньги эти отвратительно так лежали в кармане. За билеты родители платили заранее, а эту сторублевку я на развлечения хотел потратить. Шишкарев купил мороженое у метро. Ванда говорит мне: «Кит, у меня двадцатки не хватает. Заплати за двоих». А я не могу к этой проклятой бумажке прикоснуться. Ванда: «Ты что? Жлоб? Ты же за деньгами домой бегал!». «Не было там никого», — отвечаю. И, что странно, не стал звонить маме. А что еще «странней» — она мне не позвонила! Кит в стране чудес!

Поднялся я к себе на этаж, вынул ключи, прислушался. Тихо. Тут у Доры дверь начала открываться. Я быстро ключ в замок, прошмыгнул в переднюю и тихо дверь прикрыл. И чувствую — в квартире никого. Не раздеваясь, прошел в кухню. А там никаких следов, что кто-то был и что-то ел. Вот только возле мойки стоят три чашки. Не две, а три. Мамина, моя, и еще та, что тетя Галя-французская подарила.

И сразу же мобильник в рюкзаке зазвонил. Вот почему от мамы звонков не было!

«Я с Лешей никогда не поссорюсь»

— Наконец! — сказала мама и прямо в трубку вздохнула с облегчением. — Ты где? Почему не отвечал?

— Я дома, — сказал раздражено. — а вот ты где? У тебя же выходной!

— Серафима заболела, приду после семи.

— А что за мужик у нас дома был? Он кто?!

— Алексей…Алексей Николаевич. Школьный друг.

И с досадой какой-то: «Мужик! Тоже нашел определение! Ладно, поговорим, когда вернусь».

Я разделся и обошел всю квартиру. Чужих вещей не было. Я вздохнул с облегчением: как пришел, так и ушел! А радоваться, между тем, было рано. Мужик этот, «школьный друг», заявился к нам почти сразу после прихода мамы. Ввалился, держа в руках огромные пакеты, и сразу же мне их протянул:

— Давай, Никита, неси на кухню.

А маме:

— Арин, я еще в одно место забежать должен, вернусь часа через два. Не поздно? Может, ключи дашь?

— Дам, но ты не волнуйся, мы в это время еще не спим, — и отдала ему МОИ ключи!

Мама стала разбирать пакеты, а там чего только ни было: от картошки до товаров всего гастрономического отдела.

— Мам, он что, ночевать у нас будет? — спросил я, хотя ответ был понятен.

— Ну да, пока в командировке. Поставим кресло-кровать у тебя в комнате. Мы же с тобой там неплохо размещались при бабушке Мане.

— Вообще-то, я это плохо помню, и, все-таки, одно — это мы с тобой, а другое — я с чужим человеком.

— Алешка не чужой! Мы с ним десять лет на одной парте просидели.

— ТЫ — просидела, а не Я!

— Кит, ну что ты дикий какой-то. А если бы к тебе Родька приехал, он что был бы твоему сыну чужой?!

— Ну, знаешь, к тому времени, когда у меня будет сын, мы с Шишкаревым тысячу раз поссоримся, и я видеть его не захочу!

Мама вздохнула, обняла меня за плечи и стала целовать куда-то за ухом. Терпеть этого не могу! И я стал выкручиваться: «Мам, не надо!». А она обиделась и сказала: