Сосед по парте

Я в это время сидел в архиве, пил горячий чай из маминой китайской кружки с павлинами и жевал домашний бутерброд Кати из отдела периодики. Катерина, у которой в зале не было ни одного читателя, сидела рядом и теребила от волнения край клеенки. Она пришла в библиотеку, когда я учился в третьем классе, и была старше меня ровно в два раза. Теперь я стал на три года старше, а возраст Кати, по словам заведующей, не изменился.

Наконец Марта Яновна пришла в архив и рассказала мне все, что узнала. Я хмуро молчал, а Катерина спросила:

— А эта больница далеко?

— Во всяком случае не за МКАД-ом.

— А что такое реанимаци-он-ное отделение?

— Отделение интенсивного лечения!!! — уже раздражаясь, ответила заведующая. — А ты, Никита, что скажешь?

— Когда к ней можно?

— Не ответили.

— Тогда дайте мне, пожалуйста, телефон врача, я в мобильник забью. Вы ведь сказали, что маме звонить нельзя.

— Да, конечно, вот я здесь все записала, — она протянула мне листок. Рука была худая с выпуклыми венам в пигментных пятнах. Совсем как у тети Гали-французской со второго этажа, которая называла такие пятна «розами старости». И я впервые подумал, что Марта Яновна гораздо старше мамы, настоящая старушка. Раньше я этого как-то не замечал.

Подошла Серафима из отдела абонементов. Она не ела продуктов животного происхождения, летом в любую погоду ходила под японским зонтиком, панически боялась насекомых, но при всем этом отличалась здравым смыслом и даже некоторой практичностью.

— Никита, — сказала она. — Пока мама болеет, тебе нужно жить у кого-то или с кем-то из взрослых. Ты не подумал об этом?

Я посмотрел на нее и отвел глаза. Мне совсем не хотелось, чтобы кто-нибудь узнал, о чем я думаю. Уж конечно я не собирался жить в каком-то чужом доме, но войти в мамину комнату, где Дора наводила порядок…

Неужели нельзя остаться в библиотеке и ждать, пока мама не вернется, и все будет, как раньше. Ведь это мой второй дом с того времени, когда не стало бабушки Мани. Я даже читать научился, запоминая большие буквы алфавита, которым помечали стеллажи и определяли порядок расстановки книг: А — Абэ, Азимов, Андерсен, Б — Барбюс, Блок и так до Я — Ясенского Бруно. А в третьем классе уже помогал записывать названия книг в формуляры. Тогда в библиотеке работала Марина — настоящая «плакса Миртл». Она была очень медлительной, и возле абонемента часто выстраивалась большая очередь. Марта Яновна сердилась, Марина уходила за стеллажи и начинала рыдать. А я садился на ее место и, пока она не успокаивалась, делал ее работу.

В библиотеке есть диван, чайник, микроволновка и книги. Что еще нужно?! Но об этом даже заикаться нельзя. Серафима скажет: «Можно, конечно…» А потом добавит ядовито: «Если в целях профилактики, рядом с библиотекой будут дежурить пожарники». А заведующая даже слушать не станет.

— А Катя может у нас пожить, пока мама не вернется? — произнес я, наконец, поворачиваясь в сторону Марты Яновны.

— Катя? Ну, это у неё нужно спросить. Но ты бы мог поехать со мной. Михаил Маркович был бы рад.

— Марта Яновна, — вмешалась Серафима. — И как это он будет из Вашего Бутова каждый день в школу ездить?! На такси?! Уж лучше к нам с мамой. Полчаса автобусом и тут. И мама всегда дома и всегда накормит. Не чипсами этими, которые инвалидом его скоро сделают, а настоящей домашней едой.

— Салатом из одуванчиков и «фальшивым зайцем», — фыркнула Катя.

— Я, конечно, рада за тебя, Катерина, что ты осилила, наконец, первый том Ильфа и Петрова, — язвительно сказала Серафима. — Но Никите в его возрасте нужно нормально питаться. Он же такой худой, что его в профиль не видно!

— А спать, где он у вас будет? Под столом в кухне? — парировала Катя.

Призрак комнаты…

— Так, девочки, давайте по местам, а я с Никитой пойду посмотрю, что там в квартире делается, и с соседями поговорю, — сказала заведующая официальным тоном. Оксана поправила пуговицу на своем синем рабочем халате с белым воротником и возвратилась в абонемент. А Катя еще немного постояла и повздыхала, пока Марта Яновна не посмотрела на нее особенным взглядом.

— Ну да, — перевела его для себя Катерина вслух. — На работе нужно заниматься своим делом.

И исчезла за стойкой абонемента.

— Ключи с тобой? — спросила заведующая, едва справляясь с одышкой, когда мы поднялись на четвертый этаж.

— У меня, — ответил я, не торопясь доставать их из кармана.

— Дай мне!

И стала перебрать связку с тремя ключами от почты и дверных замков.

— Этот от верхнего?

Я кивнул.

Заведующая неловко вставила длинный ключ в скважину, где он застрял и не проворачивался. Я молча стоял рядом, не проявляя никакого желания помочь.

В конце — концов ей пришлось выдернуть ключ из замка, что она сделал с явным облегчением.

— Послушай, Никита, а может мы сперва поговорим вашей соседкой, которая провожала маму в больницу?

Я кивнул, и мы позвонили в дверь Доры. Сперва я — коротко, потом заведующая — длинно.

Когда Дора поняла, кто со мной пришел, она взяла у Марты ключи, и минуты не прошло, как мы очутились в нашей квартире: Дора, заведующая и я как замыкающий.

Я любил, когда мама оставляла меня дома одного. На несколько часов, вечер или даже целый день. Вроде бы я занимался тем же, что делал при маме, и все же это было что-то вроде каникул. И еще… когда мама приходила, мы в первые минуты как бы менялись с ней местами. Я брал у нее сумку, целовал и бежал на кухню ставить чайник. А она говорила мне вдогонку, просительно так: «Можно мне кофе?» Я возвращался в прихожую и строго отвечал: «Только растворимый!» Года три назад это была такая игра, а теперь я чувствовал в такие моменты, что нужен маме по-настоящему. Но вот сейчас, переступая порог квартиры вслед за Мартой Яновной, я превратился в гнусного малолетку и готов был разреветься от того страшного и непонятного, что забрало из дому маму. Вслед за Дорой мы все сразу же гуськом прошагали в «большую комнату», где стоял мамин диван, и остановились. Дора повернулась к заведующей лицом и сказала:

— Я ей пижаму в сумку положила, а если ночнушку нужно будет, то у меня новая есть. Не покупайте.

— Да-да, спасибо, — вежливо-официальным тоном ответила Марта. — Мы завтра свяжемся, узнаем.

И мне:

— Никита, ты пойди разденься, а мы с Дорой… — она не договорила, не знала как быть с отчеством. Я не стал дожидаться окончания фразы, резко развернулся и вышел, а заведующая плотно закрыла за мной дверь. Пока снимал куртку, думал, что вот Дора убрала в комнате, и она стала чужой. Призрак комнаты… Совсем не по-маминому лежали подушки на сложенном диване, поменялись местами наши разнокалиберные стулья. Один из них был чем-то вроде тумбочки, и на нем всегда стояли всякие мамины флакончики, лежала записная книжка, блистеры с таблетками. А через спинку второго обычно был перекинут теплый платок или махровый халат. Теперь они парадно стояли спинками к окну, и сразу было ясно, что между ними целая эпоха. Один (для халата) бабушки Мани, венский — с двумя гнутыми дугами для спинки. А другой — икеевский — из прямых брусков. Как будто к простой некрашеной табуретке приделали спинку, похожую на помочи для детских штанишек с перекладиной между лямками. Так мама говорила. Кресло-кровать тоже повернулось не в ту сторону, и стал виден свисающий конец матраса, неприкрытый пледом. Только со «Стенкой» из книжных полок, встроенного гардероба и «барчика» для бокалов и чайной посуды никто не смог бы ничего сделать. Мой двоюродный дед собрал её сам, и она была прикреплена прямо к стене. Когда наш дом, наконец, расселят, она останется одна в пустом здании. И о том, что станет с ней дальше, мы с мамой стараемся не думать. В нашей «большой комнате» есть еще круглый раздвижной стол на толстой фигурной ножке, родственник венскому стулу, и четыре пуфа, подаренные Мартой, когда она переезжала на новую квартиру. Мне всегда казалось, что предметов в ней вполне достаточно. А вот теперь, когда мы стояли втроем на ее пороге, комната показалась на удивление пустой и… чужой.