Сосед по парте

— Ивлев, а у тебя же с мамой что-то серьезное, ты уверен, что тебя отпустят?

Зашел в класс, а там Ленка Савельева с Вощаковой секретничают. Слышу Ленка Ане говорит: «А ты не знаешь, он заразный? Я ужасно боюсь! Вчера он рюкзак мой таскал… И говорят, что мать его…» Увидела меня и потащила Вощакову в другой угол. Тут я не выдержал и сказал Ванде:

— Слушай, у девчонок что, нет других тем для разговора, кроме как обо мне?

— У каких девчонок? — изумилась она.

— Ну, хотя бы у Ленки с Аней. Стоят, обсуждают, я заразный или нет.

— Ты с дуба рухнул! Нужен ты им!

— Но я же своими ушами слыхал, как Савельева спросила: «А он заразный?». И ее прямо передернуло, когда она меня увидела. Мы же с ней лабораторку по химии делали, и я рюкзак ее переносил.

— Пуп мира! Ты что же думаешь, проблемы только у тебя? А у других нет? Если хочешь знать, у Савельевой щенок стригущим лишаем заболел, а Ленка боится, что и у нее волосы вылезут! Вот, блин, проговорилась! Из-за тебя, шизика!

— Сама ты…! — огрызнулся я, но дышать стало легче.

Я все время пытался набраться смелости и попросить маму рассказать, что за лечение у нее будет в больнице, от чего. И каждый раз не решался. Хотел определенности и одновременно боялся ее. А пока я пугался сам и пугал других своими подозрениями, Шишкарев пытался толкнуть приставку парням из одиннадцатого. За два дня торгов он снизил цену, а пацаны набавили, и приставка ушла к Витьке Мозговому. Мы собирались провести обмен на следующий день, но тут произошло странное событие.

Посылка из Новосибирска

Мы слушали с мамой передачу Юрия Лотмана о том, как люди обращаются друг к другу. Шел разговор о том, что один знатный вельможа разработал свою сложную систему обращений, в зависимости от того, насколько богат был его собеседник. Я хотел сказать маме, что у «вловы Куркиной» такая система тоже существует. Но увидев, что мама задремала, накрыл ее пледом и сделал звук потише. И в эту самую минуту раздался звонок в дверь. На пороге стоял мужик и держал перед собой картонный ящик. На улице лил дождь, но на нем не было ни куртки, ни плаща, туфли блестели и было понятно, что он приехал на машине.

— Добрый вечер, — сказал незнакомец. — Тут живет Ирина Ивановна Ивина?

Я подтвердил. Он вошел в переднюю и вопросительно посмотрел на меня:

— Позовешь?

— Она спит, — ответил я растерянно.

— Ладно, не будем ее тревожить. Я друг Алексея… Алексея Николаевича Градова. А ты Никита?

Я кивнул.

— Можно пройти на кухню?

Он осторожно поставил ящик на стол и сказал:

— Там внутри объяснение, что к чему. А это (он вынул пакет из внутреннего кармана) отдашь маме. Да, и вот моя визитка.

Он протянул мне карточку и шагнул за порог.

Человек этот, на мой взгляд, был больше похож на друга Родькиного отца-адвоката: костюм-тройка, рубашка с двойным воротником, оксфорды. Когда дверь за ним закрылась, я прочитал:

«Геннадий Ильич Бортников, супервайзер Транструбмаш… — и дальше весь алфавит. Не успел я дочитать, что написано на визитке, как из комнаты, кутаясь в платок, вышла мама,

— Кто-то приходил? Дора?

— Мужик какой-то. Вот посылку принес от твоего «соседа по парте».

Мама стала разглядывать коробку, на которой не оказалось никаких надписей.

— Да, — вспомнил я. — Он еще вот это передал.

И отдал маме пакет.

Мама открыла большой конверт, и брови ее высоко взлетели. Я заглянул из-за маминого плеча и увидел в пакете деньги и какую-то записку, написанную от руки. Мама вынула письмо, а пакет положила на стол. Она быстро пробежала глазами написанное и спросила меня удивленным голосом:

— Кит, ты что, писал Алексею?

— Я-а?! Нет, конечно! А что?

— Ну-ка, посмотрим, что в посылке.

* * *

Когда я на следующий день рассказывал Шишкареву об этом событии, он, как и мама, по-моему, не совсем поверил в то, что никакому Алексею Градову я не писал. Я даже разозлился. Хорошо еще, что Ванда была на моей стороне. Надо сказать, что из-за ее любопытства мне пришлось подробно описывать все, что было в посылке.

— Здоровая банка меда, компот какой-то из сушеных ягод и пакетики. На некоторых охотник с собакой нарисован. И конверт с баксами. Часть таких, как мы с Родькой меняли, когда ему отец сотню зеленых на Новый год подарил, и еще с какими-то другими портретами.

— Ну, и что сказала мама?

— Назвала его этим… как его… американским миллиардером…

— Биллом Гейтсом?

— Да нет. Другим… типа Ротвеллер

— Просто так назвала и все?

— Да.

— А с какой интонацией?

— Это тебе зачем?

— А если она рассердилась и деньги ему назад отошлет?

— Она не сердито сказала.

— А как? Давай, ты же чемпион класса по синонимам!

— Озадаченно… и немного одобрительно…

— Значит сразу не отошлет, побоится обидеть. Начнутся теперь переговоры. А ты должен сказать, что вы можете отдавать деньги по частям. В четырнадцать уже можно иметь свои лавэ, заработанные.

И мы стали решать, продавать теперь Мозговому приставку или нет. Родька сказал, что уговор дороже денег, и полученные лавэ будут наши общие. То есть он их трогать не будет, и они будут у него лежать до особого случая.

«…представь, как нам будет хорошо, когда ты вернешься!»

Когда я пришел домой, то сразу почувствовал, что, наконец, мама «вернулась» и живет в настоящем времени. А то она как будто делала одно, а думала совсем о другом.

— Леша, звонил, — сказала она, когда мы сели за стол. — Передавал тебе привет.

Я думал она еще что-нибудь скажет, но она молчала.

Вечером после ужина, когда я уже собирался вырубить комп, мама зашла ко мне в комнату со стеклянной чашкой в руке.

— Кит, попробуй!

В чашке была жидкость красно-бурого цвета. Я отхлебнул немного.

Вкус был незнакомый, но приятный.

— Что это?

— Это из тех ягод, которые Леша передал, и немного меда. Он сказал, что сам все собирал, а мед — с таежной пасеки его друга.

— Круто, — сказал я, а про себя ехидно подумал: «Ученик профессора Снегга, не иначе. Рябиновый отвар готовили на втором курсе вместе с дыбоволосным зельем. Он ничего там не перепутал? А деньги он, наверное, у сибирских колдунов получил и обменял на магловские…» И не успел я подумать о деньгах, как мама сказала:

— А деньги он передал не свои, а Павлушины…

Мама взяла у меня пустую чашку и присела на диван.

— Мы в одном доме жили. Лешка и я в соседних подъездах, а Павлик в подвале. У него отец был дворником. Учился Пашка просто ужасно, а руки были золотые, и очень добрый. Со школы на автобазе крутился, а потом там же механиком работал. И образования, кроме восьми классов, не получил, и не женился. Потом, когда нас с Лешей уже рядом не было, Паша с родителями переехал в однокомнатную квартиру, которую оформили на него. Сестра уже замужем была и жила отдельно. Так вот она вдруг решила, что Павел должен немедленно официально завещать квартиру ее детям. Паша согласился и еще оформил дарственную Алексею на свой мотоцикл с условием, что половина его стоимости будет моей. Все смеялись и говорили, что к тому времени, как завещание вступит в силу, от его Харлея и колес не останется. А Паша в тот же год погиб… Ехал пассажиром…

Мама встала.

— Мы в детстве все делили поровну: конфеты, деньги, которые на школьные обеды получали… А знаешь, сколько стоил Павлушин Харлей? Лешка говорит больше полумиллиона.

Губы у мамы задрожали, и она быстро вышла из комнаты.

Я подождал немного и пошел за ней. Мама лежала на диване лицом к стене. Я подумал, что она плачет, испугался, подбежал к дивану, сел на край, наклонился и прижался к ней:

— Ма-а-м!

Мама повернулась и приподнялась. Она не плакала, но лицо у нее было таким, как при простуде: нос распух, глаза покраснели:

— Ты что, Кит?