Наследник

– Я сказала бы – лучше не напоминай, но, Юлия, все мы продолжаем жить внутри того самого дня, миг за мигом, круг за кругом, без выхода, без конца… Невозможно кому-либо объяснить, что тот день сотворил с нами всеми – за исключением, может быть, Карла, поскольку он единственный не был кровно связан ни с кем из нас, и в решающий час сумел сохранить самообладание. Он, конечно, нас спас. Неизвестно, не предполагали ли заговорщики уничтожить еще и Иссоа.

– Но тогда погибла бы вся династия?

– Оставалась я. Вдова законного императора. Уроженка Лиенны. Заведомо не алуэсса. Способная вновь выйти замуж и произвести желаемое потомство. Вероятно, они полагали, будто я ради власти и титула способна на что угодно. В том числе на такое предательство. Как же всё это гнусно и мерзко…

– Дорогая Илассиа, я совсем не хотела тебя так расстраивать. Может быть, вернемся к ученым материям?

– Каким?

– К нарушенному балансу. Как ты думаешь, чья тут вина?

– Я не знаю, а просто рассуждаю с позиции биоэтики. Мой супруг полагал, что на Лиенне все представления о реальности оказались смещены изначально, и существовавшая там конструкция была устроена совершенно превратно. Вместо строительства новой жизни на новой планете они решили восстановить старую, причем по весьма приблизительным схемам. Очевидно, он думал, что сможет это исправить. Как – не знаю. Вероятно, при помощи разума. Он считал, что сначала нужно заставить лиеннцев расстаться с иллюзиями, трезво взглянуть на факты и научиться мыслить критически.

– У него был какой-нибудь план?

– Сомневаюсь. Он ведь действовал как ученый и сильно зависел от материала. Вероятно, он полагал, что сначала необходимо вникнуть во все обстоятельства. Но, чем больше он вникал в них, тем меньше ему они нравились. Кое-что нам просто навязывали, а ты помнишь, как он обычно выходил из себя, когда подобное случалось с ним здесь, в семье или в Колледже. Он терпеть не мог, когда им пытались как-либо управлять.

– Что ему навязали?

– Охрану, помимо Карла. Кучу сопровождающих. Множество сугубо протокольных мероприятий, на которых ему приходилось выслушивать множество льстивых речей без возможности затеять живую дискуссию. Камеры наблюдения в императорской резиденции. Фильтрацию поступающей корреспонденции внешними секретарями. Наконец, трансляцию лекций.

– А почему он возражал против их трансляции?

– Юлия, ты сама редактировала его книгу про «Алуэссиэй инниа». Там сугубо научная терминология, дотошные текстологические комментарии, сравнительные таблицы, справочный аппарат.

– Да, я некоторые места сократила и сгладила, чтобы вышло удобочитаемо. А слишком трудные для понимания экскурсы отправила в примечания.

– Эти крайне мудреные лекции воспринимались на слух увлекательней, чем твой письменный вариант, потому что они произносились прекрасным оратором и мастером поэтической декламации. Его обаяние завораживало. Однако всё это предназначалось не для профанов. Толпа извлекла из обширных выступлений несколько прямолинейных тезисов, истолкованных, к тому же, не так, как он бы желал.

– Например?

– Вся история уйлоанской империи мрачна и кровава. Императорская семья веками скрывала неприглядные тайны. Алуэссы – существовали, но были очень опасны, и поэтому их истребляли. «Песнопения океанид» – никакие не детские сказки, а повествование о непримиримой войне двух некогда родственных рас, и вдобавок собрание гибельных заклинаний.

– Но ведь это во многом правда, Илассиа.

– Мой супруг хотел донести свои открытия прежде всего до ученых. И может быть, посоветоваться с собратьями на Лиенне примерно так, как нередко советовался здесь с нами. А когда эти тезисы без научной дискуссии сделались достоянием всех и каждого, то возникла та самая турбулентность, с которой никто из нас не мог справиться. Многие ощущали себя оскорбленными: сам император подверг безжалостному отрицанию всё, во что они всю жизнь слепо верили. Каждый резкий маневр моего супруга лишь усугублял ситуацию. Война уже шла в умах, прежде чем составился заговор.

– Получается, мой учитель сам нарушил согласие на Лиенне, и сделал это сознательно?

– Юлия, мне больно слышать, как ты его обвиняешь. Будь добра, перестань.

– Извини, дорогая Илассиа. Я всего лишь пытаюсь понять механизм, приведший к столь ужасной развязке.

– Но Иссоа сама призналась. Это было проклятие.

– То есть, снова – слова.

– Не только. И звуки тоже. Совершенно невероятные. Они до сих пор у меня в ушах.

«Мааам!» – внезапно раздался с порога голос Лаона. Мальчик вбежал в гостиную: «Я сделал! Планетарную станцию!»…

Илассиа не стала его укорять за вмешательство в наш разговор. Она встала: «Ну что ж, покажи нам». Я спросила: «Мне тоже можно?». Ребенок ответил: «Да, Юллиаа-саа!»…

На песке возле пристани, у которой покоилась яхта «Илассиа», Лаон соорудил целый городок из отдельно стоящих полукруглых модулей, соединенных крытыми переходами из кусочков садового шланга.

– Надо же! – восхитилась я. – Откуда бы знаешь, как устроены такие станции?

– Дядя Ассен рассказал! – похвастался Лаон. – И дядя Каарол!

– Один – астроном, другой – космоплаватель, – кивнула Илассиа.

– Я тоже бывала в подобных мирах, – сообщила я. – На Марсе, на Арпадане, на Сироне. Правда, там везде купола. Иначе существа вроде нас не могли бы на этих планетах дышать.

– Если сделаю купол, не будет видна красота, – возразил четырехлетний строитель.

– Красота – это важно, – согласилась Илассиа, отряхнув песок со своего безупречного платья, за которое Лаон хватался испачканными руками.

– Маама, Юллиаа-са, а пошли на маяк?

Мысль прекрасная. Я сразу же поддержала Лаона.

Мы с Илассиа поднимались на лифте, а Лаон взметнулся по внутренней винтовой лестнице. Несмотря на свой покладистый нрав, мальчик вовсе не выглядел медлительным и неуклюжим. Наверху мы оказались практически одновременно. На смотровой площадке под фонарем автоматического маяка действительно дуло заметно сильнее, чем на земле, где от ветра нас загораживали либо дом, либо скалы. Илассиа закуталась в шаль, а я, как приехала, так и не снимала плаща-безрукавки.

Здесь Илассиа уже не отпускала Лаона от себя и всё время крепко держала то за плечи, то за руку. Вряд ли он бы задумал перегнуться через ограждение или высунуться наружу, на которой мы стояли, но опасения матери были понятны.

Закат над озером Ойо – зрелище необычайное, особенно, если созерцать его с возвышения, и кажется, будто находишься где-то между водой и облаками. Солнце Айни садится медленно, постепенно тая в тумане за дальними плавнями. Краски меняются плавно, перетекая от студенистого розового с переливами перламутровой лиловости и бирюзы до огненного, воспалённо-алого, дымчато-пурпурного, густо-багрового – как застывшая кровь… А потом в Тиастелле начинают зажигаться огни, и маяк на мысу перемигивается со своим собратом на набережной.

– Маам, а можно, я вниз? – спросил Лаон, которому надоело стоять неподвижно.

– Беги, – разрешила Илассиа. – Подожди нас там, мы тоже скоро спустимся.

Детские ножки бойко застучали по лестнице.

Илассиа, видимо, хотела мне ещё что-то сказать. Я уже боялась задавать ей вопросы, лишь бы снова не бередить ее раны. Но ей явно хотелось выговориться, а кроме меня, рядом не оказалось никого, кто мог бы понять, какие муки она продолжала носить в себе все эти годы.

Неожиданно она очень тихо, но очень внятно прочитала стихи.

Земля марсианских закатов, земля воспаленных снегов,

будь всем, чем хочешь, богата – отдай мне его одного.

На этой страшной планете лишь я встречаю рассвет

помня то, чего не было, любя того, кого нет…

– Орелия Гор? – удивленно спросила я. – Откуда ты ее знаешь?

– Когда мне стало совсем тяжело, я наведалась к доктору Абелю Финну. Мы о многом поговорили. Он подарил мне книжечку. Иногда перечитываю. А потом по строкам и строфам – всплывает.