Страница 51 из 53
— Ты новенький.
— Ну, ладно, я через полчасика загляну.
Он не заглянул, прошагал по двору в нейлоновой, сверкающей на солнце рубашке; Вика видела, что волосы у него мокрые после душа.
Вечером она опять ему звонила. Соседка брала трубку и, подвывая, как сирена, тянула: «Я слу-у-у-шаю». Вика басом останавливала ее: «Зоомагазин?» Потом ей надоело звонить этому бездарному, с затертым лицом Толику, и она позвонила Красильниковым:
— Добрый вечер…
— Добрый вечер, Вика, — ответила мадам.
У Вики был план: «Добрый вечер. Не беспокоят ли вас мышки? Наше бюро добрых услуг выдает на прокат смелых и находчивых котов». Но мадам спутала все планы.
— А мы, Вика, только что говорили о тебе.
— Обо мне… — Вика не знала, что говорить, в голове крутились всякие подлые словечки «по-испански?». «Вы говорили обо мне, надеюсь, по-испански».
— Если ты ничем особенно не занята, может быть, ты придешь к нам?
— Я приду, — ответила Вика.
В большой комнате Красильниковых было темно. Светился большой экран телевизора. Когда Вика вошла, Сергей Платонович зажег свет и выключил телевизор. Вика присела на кончик стула и посмотрела на мадам.
— Если разговор этот будет тебе неприятен, — сказала мадам, — ты сразу скажи. Главное мое правило — ничего не навязывать людям.
— Я скажу, — с достоинством ответила Вика. Она посмотрела на Сергея Платоновича и увидела, что тот сидит втянув голову в плечи, изредка, из-под бровей, поглядывая то на Вику, то на жену. Мадам сидела прямая и значительная, смотрела поверх Викиной головы.
— Нам, Вика, не нравится твой образ жизни… — Мадам замолчала, словно напоминая Вике о ее праве прекратить разговор. Вика поджалась, в глазах блеснула обида, но смолчала. — Мне и Сергею Платоновичу непонятно, как человек в таком цветущем, комсомольском возрасте может так бесплодно проводить дни своей жизни.
Мадам говорила торжественно, голова Сергея Платоновича все глубже уходила в плечи. Голос мадам вызывал у Вики протест, но она держалась.
— У меня каникулы, — сказала она холодно, когда мадам закончила свою тираду, — законный отдых после учебного года.
Сергей Платонович постучал пальцами по ручкам кресла и, виновато озираясь, сказал:
— Ты не отдыхаешь, а бездельничаешь.
— Это разные вещи — отдых и безделье, — объяснила мадам.
Вика посмотрела на Мавра, который сидел под стулом, и заплакала. Она заплакала не оттого, что она бездельница, просто эти чопорные, смешные Красильниковы не имели права говорить с ней так. Какое им дело, как она живет?
Мягкая, теплая рука коснулась ее. Мадам гладила ее голову, и голос ее звучал растерянно:
— Вика, ты должна нас понять… Мы желаем тебе только добра.
Вика замотала головой, освобождаясь от руки, и подумала, что больше никогда не придет к Красильниковым. Пусть сейчас говорят что хотят, она выслушает и уйдет от них навсегда.
Когда пришла Галка, Вика сидела возле телефона с печальным, отрешенным лицом.
— Знаешь, — сказала она вошедшей Галке, — я только что разговаривала с Толиком. Он пригласил меня на свадьбу. Ты думаешь, он влюбился?
— Ты ненормальная, — сердито сказала Галка, — конечно же он влюбился.
— А вот те, в кино, любили друг друга и не женились. А потом она сгорела в самолете. У Толика такой любви быть не может.
— И слава богу, что у него будет другая любовь.
— Он ее приведет к себе. Она некрасивая, с большими ушами. Соседи включат ее в список дежурств по местам общего пользования.
— Перестань болтать. — Галка пошла на кухню, но вдруг повернулась и пристально посмотрела на Вику. — А почему у тебя такое лицо? У Толика есть глаз — сейчас и я вижу, что ты похожа на мадонну.
— Я плакала, — ответила Вика, — я была у Красильниковых и там плакала. А потом позвонила Толику.
— Тебе обидно, что Толик женится?
Вика пожала плечами:
— Мне все равно.
Потом, когда Галка пила на кухне чай с докторской колбасой, Вика сидела напротив и рассказывала о Красильниковых.
— Представляешь, эта мадам вздумала наставлять меня. А этот молчун Сергей Платонович тоже, оказывается, озабочен моим образом жизни. Они решили меня сделать сказочно богатой: «Ты поработаешь месяц табельщицей на стройке и вместе с прогрессивкой получишь сто рублей». Галка, я спрашиваю тебя, какое им до меня дело? Галка, какое это все-таки счастье, что он тогда перепутал и пришел к другому магазину…
Галка подавилась колбасой. Чай прыснул у нее изо рта, на глазах выступили слезы. Вика вскочила, стала бить своей крепкой ладошкой по худенькой Галкиной спине. Галка откашлялась, пошла в комнату и легла. Вика стояла над ней и размахивала руками:
— Я, конечно, как последняя дура расплакалась. А потом, когда пришла в себя, подумала: а у самой мадам какой образ? Вышла замуж за дурака и счастлива.
Вика остановилась и увидела, что глаза у Галки чужие, а на щеках, под глазами, два красных пятна.
— Тебе плохо, Галка?
— Мне плохо. Уйди от меня. Мне плохо от тебя.
Вика отошла, ничего не понимая. Потом сказала:
— Ну и пусть. Ты думаешь, что у меня жестокий возраст, а на самом деле — несчастный. Никто со мной не считается. И тебе я неинтересна.
— Ты мне отвратительна, — сказала Галка, перевернулась на спину и стала смотреть в потолок.
Вика ушла на кухню, сидела там и думала: никто не любит правды. А она все равно будет говорить правду. Это, наверное, ее профиль. Она станет судьей или журналистом. Галка тогда скажет: «Ты еще подростком не терпела вранья».
Она тихонько вернулась в комнату; думала, что Галка уже спит, но та по-прежнему лежала на спине и курила.
— Галка, не сердись на меня, — мирно сказала Вика, — я наконец нашла свой профиль.
Она думала, что Галка спросит какой, но Галка, не глядя на Вику, сказала:
— Я ночую у тебя, Красильниковы кормят. А зачем ты нам нужна?
— Не злись, Галка, — Вике очень хотелось помириться.
— Мы это делаем, потому что любим твоих родителей. А ты пользуешься, и никакой доброты…
— Я добрая! — Вику напугали ее слова.
— Я в этом не уверена. У тебя каменное сердце.
— Ты меня просто не понимаешь. У меня совсем не каменное сердце. Я в папу. Мы с юмором.
— Один прикрывает юмором доброту, а другой — пустоту.
— Я доброту, — твердила Вика, — я доброту прикрываю. Неужели, Галка, добрые люди не имеют права говорить правду?
— Какую правду?
— Ну, вот я сказала про мадам, что она вышла замуж за…
— Замолчи! — Галка крикнула и обессиленно прикрыла лицо ладонями. — Что ты знаешь про мадам? Что ты знаешь…
Через час они опять сидели на кухне, пили чай, и Галка говорила:
— Сердце словами обучить нельзя. Голову можно, а сердце нельзя. Сердце само все должно знать. Оно должно знать, что доброта рождается из благодарности.
— И любовь иногда рождается из благодарности, — говорила Галка. — Может быть, поэтому Сережа и женился на мадам.
Вике хотелось спросить: «А ты почему одна? Никто не любил? Или не захотела из благодарности?» Хотела спросить и могла бы, но уже понимала — нельзя.
КАК ВАМ ПОЕТСЯ
Что делать, если хочется петь?
Надо петь.
Но попробуй запой, если нет ни слуха, ни голоса. Жена расстроится, поглядит с мольбой: «Опять?» Сын опустит голову, и на макушке его будет написано, что ему стыдно: «У всех отцы как отцы, а мой поет». Сыну двенадцать. Отец в его глазах уже не великан, но еще и не обычных размеров человек. Когда он был великаном, сын любил его песни. Они тогда пели вдвоем. Брались за руки, выходили на середину комнаты и начинали: «Ой, цветет калина в поле у ручья…»
Пели громко и старательно, смущая кошку Улю, которая в такие минуты цепенела и ощетинивалась.
Потом сын перестал петь. Кто-то ему объяснил, что нет у него ни голоса, ни слуха. И Сергей Сергеевич не стал выходить на середину комнаты, а пел один где придется. Пел так года три, пока жена не взмолилась: «Сил нет. Нервы лопаются. Прекрати».