Страница 39 из 53
Лиза Гречкова пыталась сватать. Нашла вдовца с домом, пошла с ней Валя в тот дом. Вдовец оказался не особо старый, бездетный, сказал: «Мне даже в радость, что у вас девочка». В доме было три комнаты, огородик с малинником у забора, в сарае годовалый подсвинок. Очень все Вале понравилось и вдовец понравился. Когда выпили, закусили, взял он гитару и стал петь. Хорошо пел. Потом стали про дело говорить. И получилось так, что Вале надо работу на фабрике бросать, поскольку дом, хозяйство, девочка да и он сам — это тоже работа. Валя почти уже согласилась. Но видно, что с замужеством тем была ей не судьба. Потому что в день, когда она должна была сказать вдовцу свое обдуманное решение, ее вызвали в фабком. «Вот, Валентина Степановна, не мучила ты нас, не надоедала, а право на то полное имела. За твое терпение и хорошую работу решили мы переселить тебя в первую очередь в новый дом. Держи ордер». Она взяла ордер, и все перед глазами завертелось у нее кругами. Юлечке в то время было семь лет, в школу пошла, Тонька с Василием и своим крикуном давно уже съехали из общежития. Поехали на Север: тем, кто вербовался, там дом финский в рассрочку давали. Жила Валя с тихой старушкой Андреевной… замуж собралась, и вдруг на тебе — ордер.
Квартиру ей дали отдельную, в новом доме. Кухонька, балкончик, в большой комнате паркет, под окном ребра батареи, стены обоями поклеены розовыми в белую клеточку. И такой спокойной да доброй представилась их будущая с Юлечкой жизнь в этой квартире, что она тут же побежала к Лизе Гречковой: «Скажи, что не пойду я. Своей буду жить жизнью».
Она не помнит, как поднялась с того камня и пришла домой. Юли не было. Щелкнула выключателем, села за стол. Такой ее и застала Юля, в плаще, со съехавшим на плечи платком, с остановившимся взглядом.
— Мама, ты что?
У Вали не было ни желания, ни сил говорить, только досада и усталость. Не глядя на дочь, спросила:
— Где это ты ходишь по ночам, хотела бы я знать?
Юлька ничего не ответила. Пошла на кухню. «Не чувствует, как я маюсь, — думала Валя, — в холодильник полезла. Ужинать собралась».
И вдруг подумала — у самой-то с утра крошки во рту не было, все страх да думы. От этой мысли стало ей горько, легла щекой на стол, сил больше нет.
Юлька выскочила из кухни:
— Говори сейчас же, что случилось?
— То случилось, что ты эгоисткой выросла. Мать из кожи лезет, старается, а у тебя одни гулянки на уме.
Это было неправдой, она чувствовала, но не могла остановиться. Все было не так, как надо: и то, как Юлька сразу после футбола ушла, и то, что со спокойным сердцем отправилась есть на кухню.
Не хотела Валя говорить Юльке о завтрашней встрече. Весь день не хотела. И если бы Юлька сейчас обошлась с ней мягко, обняла, повинилась, Валя бы не сказала. Но уж такая холера девка — чуть поперек, аж на дыбы становится. Схватила ладонями локти, голову вскинула:
— Вот ты как заговорила? А сама? Сама в двадцать лет какой была?
Валя сжалась. Ни разу в жизни не было у них разговора об отце. Юлька от других все узнала. Но торчал этот гвоздь между ними. И Валя боялась. И сейчас боялась, поэтому ничего не ответила.
— Если хочешь знать, мне все это надоело! — кричала Юлька. — И Женьке надоело. Мы взрослые люди, неужели это непонятно?
— Тихо ты. Сегодня мать Женьки мне на работу звонила. Свидание на завтра назначила. Разговор будет.
Юлька опустила руки, красные пятна выступили на скулах.
— О чем же разговор?
— Сама знаешь, не маленькая.
— Представь себе, не знаю.
— Не пара вы, Юля. И говорить тут больше не о чем.
— Ах, вот оно что, — в Юлькиных глазах вспыхнули яростные серпики, — по-че-му же это мы не пара?
Юлькина ярость неожиданно успокоила Валю. Она сняла плащ, отнесла в прихожую, поставила чайник и стала чистить сковородку над раковиной. Юля стояла за ее спиной и молчала, потом села за стол, положила перед собой руки, как на парте, смотрела, как Валя ест. Злость ее схлынула, и она уже спокойно спросила:
— Значит, не пара. Почему?
Валя вздохнула. Подняла глаза на Юльку и терпеливо стала объяснять:
— Разные жизни, Юлечка. Разные люди. Тут ведь такое дело человеческое: ходите вы с Женькой, а потом возьмете и поженитесь. Ну, и суди сама — они многограмотные, заслуженные, а получится, что я им родня.
Валя не видела лица Юльки, поэтому закончила так же тихо, как и начала:
— Вся тут заковырка, что из хорошей он семьи.
Не думала она, что ее разумная, тихая речь так подействует на Юльку. Подняла голову, глянула ей в лицо и испугалась — белое как мел, и в глазах уже не ярость, а боль.
— А я? Я из какой?
— Что из какой?
— Из какой семьи я?
Юлька поднялась, словно очнувшись, тряхнула головой, подошла к двери и оттуда тоном старшей, чужим, властным голосом сказала матери:
— Какая у них семья — мы не знаем. А наша — хорошая. Если ты не понимаешь этого, то хотя бы запомни.
Валя ничего не ответила, стала расстилать постель, и вдруг неожиданный, кроткий голос:
— Мама, я лягу с тобой?
Они легли спать на одной кровати, как тогда, когда жили в общежитии, когда Юлька была маленькой.
— Я пойду с тобой завтра, мама.
— Спи, нечего тебе там делать.
Юлька уткнулась в подушку, и оттуда послышался ее сонный голос:
— Ты ей скажи… Какие люди — такая и семья… Такая, мол, и у них будет…
НА ПОЛЯНЕ У ТРЕХ ДУБОВ
Девчонка в красной куртке приходила каждое воскресенье на это место, к трем дубам. Устанавливала этюдник, вешала сумку на обломок засохшей ветки. Потом она прохаживалась взад-вперед, вскидывала руки вверх и приседала. Иногда она кружилась, и тогда Юлька неодобрительно поджимала губы: такая дурочка, думает, что никто ее не видит.
Каждый раз Юльке хотелось подойти к трем дубам посмотреть на эту большую девчонку вблизи, на нее и на картину. Юлька догадывалась, что на картине — старая монастырская стена, и не могла понять, зачем девчонка рисует эту стену. В полдень девчонка складывала этюдник, вешала его на плечо, снимала с дерева сумку и уходила. Шла склонившись набок под тяжестью этюдника, а сумка волочилась по траве. Юлька ждала, когда она скроется из виду, перелезала через низкую ограду и выбегала на поляну.
На поляне светло, воробьи садятся на дубы, у монастырской стены растут ромашки. Юлька ходит по поляне как хозяйка: наконец-то гостья ушла и можно чувствовать себя как дома.
В конце поляны, там, где начинается улица, растет дикая груша. Юлька идет туда, а потом по тропке дальше, к железной ограде кладбища.
На кладбище в воскресенье людно. У входа торгуют цветами. Сторож дядя Гриша говорит ей:
— Опять пришла? Зачем пришла?
Юлька вздыхает и уходит. С другой стороны кладбища в деревянном доме с зелеными ставнями живет двоюродная Юлькина бабка, родная сестра Юлькиной родной бабушки.
— Бабка Шура! — кричит ей с улицы Юлька. — Ты что делаешь?
Бабка Шура показывается в окне, глядит на двоюродную внучку и сразу сердится:
— А ничего и не делаю. Чего рот дерешь?
— Можно я к тебе приду?
— Пришла уже. Заходи.
В комнате у бабки Шуры висят венки лука, на окне сушится липовый цвет. Сама бабка, в черном фартуке и в черном платке, похожа на ворону.
— Ну, с чем пришла? — спрашивает она Юльку.
— Так, — моргает глазами Юлька, — ни с чем.
Потом, помолчав, сообщает:
— К нам одна на поляну ходит, в красной жакетке, картину рисует.
Бабка Шура по-птичьи, сбоку смотрит на Юльку.
— А старуха твоя здорова?..
— Здорова, — отвечает Юлька. — На базар пошла.
Бабка Шура недовольно жует ртом.
— Деньги, видать, есть. Мать каждый месяц присылает?
— Присылает, — коротко кивает Юлька, — и деньги, и письма. А еще она меня скоро заберет.
Юлька смотрит на бабку, и в глазах ее мелькает испуг, но бабка Шура ничего против матери не говорит.