Джессика

И вот тут он почувствовал, как холод ужаса разливается в его животе.

Но разве он сам больше не любит Джессику? Разве не хочет быть с ней?

Малколм снова представил себе ее лицо, которое по-прежнему казалось ему самым прекрасным из когда-либо виденных. Хотя дело было, конечно, не только во внешности. Ее личность, ее интеллект… И даже то, что она сделала с другими… после того, что произошло с ней самой, он мог понять это, пусть и не одобрить. «Поступай с другими так, как они поступили с тобой», м-да. Между Джессикой и совершенно чужими ему людьми, умершими из-за нее, он все-таки выбрал бы Джессику, и пусть какие угодно гуманисты осуждают его за это. Но он всегда презирал ту любовь, которую описывают в романтических книгах. Добровольное (а то и непреодолимое!) рабство, узы, унизительное поклонение «богине», за которым скрывается самая обыкновенная грязная похоть. Нет, для Малколма его чувство было неотделимо от свободы и равенства. Свободный выбор их обоих. Но если в их отношениях появится страх… если он будет бояться прогневать Джессику… если будет знать, что не имеет права уйти… И все это навсегда, даже не просто на всю жизнь, но и после таковой!

Он принялся лихорадочно переписывать формулы с доски. Он не понимал того, что пишет, ему просто нужно было как-то отвлечься от охватившего его ужаса.

В конце этого дня, шагая после заката по направлению к парку, Малколм впервые чувствовал, что идти туда ему не очень-то хочется. Что он, пожалуй, предпочел бы, чтобы пошел очередной дождь, который избавил бы его от этой необходимости. Но увы — небо оставалось безукоризненно ясным.

«Между нами не должно быть недомолвок, — думал он. — Надо объяснить ей, что любовь не требует клятв — там, где она есть, они не нужны, там, где они нужны, ее уже нет, а стало быть, и в поддержании ее видимости уже нет смысла. Да, я сказал ей, что никогда ее не брошу, но это было то, как я чувствовал себя в тот момент, а не нерушимое обязательство на всю вечность…» Но он догадывался, какую реакцию вызовут подобные объяснения: «Значит, ты собираешься меня бросить? Значит, ты ничем не лучше Карсона?» «Да нет же, — мысленно возражал он, — я и сейчас хочу быть с тобой, но важно, чтобы это было именно свободное желание, а не обязанность! Обязанность убивает желание!» Но и на это она может ответить: «Значит, ты пытаешься заранее выстроить себе путь к отступлению? Чтобы уехать на это свое Космическое Побережье и больше не возвращаться ко мне? Ты вел к этому еще вчера со своим „там видно будет“?» Он может, конечно, сослаться и на то, что сама она ему никаких обещаний не давала, а это неравноправие, но если она тут же поклянется никогда его не оставить, это будет еще хуже… Малколм не мог придумать, как убедить Джессику освободить его от опрометчиво данного обещания, чтобы при этом она не сочла, что он хочет таковое нарушить. «Зачем тебе право, которым ты не собираешься пользоваться?» — ну да, формальная логика, и ответ «из принципа!» звучит не очень убедительно. Потому что, да, если говорить откровенно, он допускает, что когда-нибудь воспользуется этим правом, и, возможно, еще при жизни — но это совсем не значит, что он хочет сделать это сейчас! Они будут вместе столько, сколько им будет хорошо друг с другом — обоим, иначе это бессмысленно. Джессика умная девушка, она же должна понимать… но разве не так же рассуждал и Карсон? Конечно, он променял чистые отношения с Джессикой на сексуальную грязь с другой, чего Малколм уж точно делать не собирался (и в этом он и впрямь готов был дать клятву на всю жизнь) — но достаточно ли критично для Джессики это различие? Или ей не столь уж важно, куда и к кому может уйти ее парень — да хоть в монастырь, главное, что он уйдет от нее? И она снова останется совсем одна там, где так одиноко, как не может вообразить ни один живой…

Погруженный в эти мысли, Малколм сам не заметил, как дошел уже почти до скамейки.

Внезапно он вспомнил, как накануне практически на этом же месте его перехватил Брант — и остановился, пристально вглядываясь в темноту между деревьями, кое-где прорезанную косыми бледными лучами поднимающейся на востоке луны. Но, кажется, на сей раз — насколько можно было различить в переплетении лунных теней — никто не поджидал его в засаде. «Надеюсь, Рик, ты тоже больше сюда не сунешься, для твоего же блага», — подумал Малколм и зашагал к скамейке, так и не придумав, что именно скажет Джессике.

Но не беспокойство об этом, а некая иная смутная тревога заставила его остановиться во второй раз, когда он уже обогнул дерево, чья крона окончательно обрела цилиндрическую форму. Тень, понял он. Тень под самой скамейкой была слишком уж густой…

И, стоило ему подумать об этом, как подозрительная тень зашевелилась и резким движением выбралась из-под скамейки, позволив луне осветить себя.

— Ты…! — возмущенный голос Малколма пресекся, когда лунный свет сверкнул на полированном металле изогнутого ножа с хищным острым концом. С опозданием юноша понял, что так и оставил собственное оружие в рюкзаке, хотя думал прошлой ночью, что надо будет переложить его во внутренний карман куртки… Впрочем, после последнего утра он думал, что больше не увидит Бранта.

Он ошибся.

— Спокойно, — хрипло произнес Брант, поднимая левую руку; в правой он по-прежнему сжимал нож. — У тебя есть с собой мобильник?

— Да! — ответил Малколм и сунул руку в карман. — И я прямо сейчас звоню в полицию, если ты немедленно не уберешься!

— Не сейчас, — криво усмехнулся Брант; теперь уже не только брюки, но и вся его одежда была в грязи, что его, похоже, совершенно не заботило. — Чуть позже. Ты в самом деле думаешь, что меня еще можно напугать полицией?

Малколм попятился. «Он спятил, — мелькнуло в голове у юноши. — Ему уже действительно нечего терять, вот и…»

— Я знаю, что ей надо, — продолжал Брант, не двигаясь с места; он стоял прямо над скамейкой Джессики. — Она не хочет моей смерти. Она хочет, чтобы я жил и мучился. Так, Джессика? — повысил он голос. — Хорошо, так и будет. Я знаю, как именно. Видишь ли, я всегда считал себя красавчиком. Не то чтобы я был патологическим нарциссом, но, в общем, дорожил своей внешностью. Хотя сейчас в это трудно поверить, я понимаю. Не помню, когда я в последний раз был у парикмахера… И я думал, что это, — он провел левой рукой над своим обезображенным лицом, — часть моего наказания. Хотя врачи говорят, что это просто дерматит на нервной почве. Что звучит вполне убедительно, поскольку это появилось во время болезни Люсиль… Но это, на самом деле, ерунда. Это, наверное, даже можно вылечить, если бы у меня были на это деньги… Это нож для снятия шкур. Сейчас я полностью срежу себе лицо. Прямо здесь. Пусть смотрит и наслаждается. Глаза оставлю, чтобы до конца своих дней видеть в зеркале… то, что получится. Меня, конечно, признают опасным психом и лишат права воспитывать дочь. Я больше никогда ее не увижу, да и она не должна видеть меня… таким. Но пусть Грэйс останется в живых! Разве это плохая сделка, Джессика? А ты, — он снова обращался к Малколму, — как только я это сделаю — но не раньше! — звони 9-1-1. Я боюсь, что у меня может не хватить сил сделать это самому. А мне — то есть не мне, а ей — обязательно нужно, чтобы меня спасли. Не дали умереть от болевого шока, потери крови или чего там еще.

— Ты сумасшедший, — пробормотал Малколм.

— Да, так они и скажут, — повторил Брант. — Не волнуйся, у тебя не будет проблем. Ты просто скажешь, что услышал мои крики и прибежал. Но никогда раньше меня не видел и понятия не имеешь, кто я и почему это сделал. Я действительно буду громко вопить, честно говоря, несмотря на весь свой спорт, я всегда боялся боли…

Нет, подумал Малколм, проблемы очень даже будут. Во-первых, полиция захочет знать, что я делал в закрытом на ночь парке. Само по себе это не преступление, но в контексте того, что здесь произойдет, совсем не факт, что они легко поверят в мою непричастность. Пусть даже на ноже будут только его отпечатки пальцев, все равно трудно поверить, что один человек сделал такое с собой сам, в то время как другой чисто случайно оказался рядом в такое время и в таком месте. А во-вторых, полиция начнет расследование, оградит тут все вокруг своими желтыми лентами, и в ближайшие дни свидания с Джессикой станут невозможными — а хуже того, как уже думал Малколм, они могут стать невозможными и впоследствии, если полицейское начальство решит, что ночами в тихом парке происходит слишком много странных и зловещих событий (смерть Кевина, могут припомнить и давнюю смерть Карсона на этой же скамейке, и обгоревшую неподалеку Лайзу), и начнет еженощно посылать сюда патрули!