Джессика

— Если бы они рассуждали так же рационально, как ты, и сюжетов бы не было, — заметила Джессика.

— Все зависит от того, что это за персонаж и какая у него мотивация. Если у него это профессия, тогда другое дело. Скажем, к Индиане Джонсу у меня претензий нет. А вот все эти Бильбо Беггинсы, Люки Скайволкеры… А особенно те недоумки, которые готовы бросить все и бежать на край света по первому слову какой-нибудь смазливой девки, которую они видят впервые в жизни. Если бы я был писателем, написал бы рассказ, как к такому вот обычному парню является прекрасная принцесса из другого измерения и заявляет: «Мне нужна твоя помощь, силы зла захватили мое королевство» — и все такое, ну, стандартное начало всех этих историй. А он ей: «Это твои проблемы, дорогуша. Дверь там. А если ты сейчас же не уберешься с моей собственности, я вызову полицию». Конец истории. Я назвал бы ее, скажем, «Похвала здравомыслию».

— И это говорит парень, который связался с… такой девушкой, как я, — улыбнулась Джессика.

— Это совсем другое дело. Ты не заявляла мне, что я Избранный, который должен кого-то там спасать, хочет он или нет.

— Но ты избранный, — вновь улыбнулась Джессика. — Мной.

— А ты мной, — согласился Малколм. — Но это был обоюдный и постепенный процесс. И к тому же ты не требуешь, чтобы я убивал для тебя драконов.

«Ты и сама неплохо с этим справляешься», — добавил он про себя.

— А если бы потребовала… ну, точнее, попросила? — это прозвучало уже не так шутливо, как предыдущие реплики.

— Я всегда рад тебе помочь, Джесс, но — в пределах моей компетенции и возможностей. Я бы постарался найти профессионального драконоборца, но не полез бы в пасть дракону сам. В конце концов от того, что он бы меня съел, ни я, ни ты бы не выиграли.

— Логично, — согласилась Джессика, — хотя и не слишком романтично.

— Логика и романтика вообще плохо совместимы. Но, по-моему, создавать новые машины — это куда интереснее, чем рубить мечами каких-нибудь монстров, с чем может справиться даже самый тупой громила. Убийство, даже убийство дракона — это всего лишь повышение энтропии, в то время как труд конструктора, наоборот… — он вдруг оборвал свое теоретизирование, глядя на нее. — А что, Джессика, есть что-то такое, в чем я могу тебе помочь?

— Просто будь со мной, — сказала она, как когда-то. — Это все, что мне нужно.

К концу их встречи Малколм практически забыл о неприятном разговоре, с которого она началась. Но, вынырнув из иллюзорного утра в реальное, снова обо всем вспомнил. В том числе и о Бранте, дожидающемся своего приговора.

Малколм не чувствовал никакой неловкости при мысли о том, что должен объявить ему. Он не ощущал ни малейшего сочувствия к этому человеку. Эмоций по отношению к Грэйс он тоже не испытывал — как можно испытывать их по отношению к чужому незнакомому ребенку? На планете каждый день умирают тысячи детей (и десятки тысяч взрослых), все это знают и никого это не колышет — ахать и ужасаться принято лишь над единичными историями, которые попадают в газеты… И по-своему месть Джессики была даже красивой: «Ты не дал мне стать врачом, теперь твоя дочь умрет от болезни». И все же… красиво еще не значит правильно.

Тем не менее, когда он подошел к выходу из парка и заметил унылую фигуру, ссутулившуюся на каменной скамье под крышей павильона, на лице Малколма не осталось никаких признаков сомнения и неодобрения. Сейчас он был герольдом. Ангелом с огненным мечом. Вот, кстати, кто без малейших колебаний убивал детей за грехи их родителей (а то и без таковых, как в случае с детьми Иова), так это добрый христианский бог. Ответственный, если исходить из канонов, вообще за все смерти и страдания на свете…

Брант торопливо вышел ему навстречу, не смея ничего спрашивать и лишь глядя выжидательно-заискивающим взглядом.

«А ведь этот человек ждет, как именно ему будет приказано умереть, — подумал Малколм. — Какой мучительной смертью. Сжечь себя заживо? Спрыгнуть в вольер с крокодилами? Выпить кислоты? Стоит мне сказать ему это, и он это сделает. И даже поблагодарит за то, что ему позволили это сделать. Но это не то, чего хочет Джессика…»

— Она сказала, что для таких, как ты, не может быть милосердия, — холодно сообщил Малколм. — От тебя не должно остаться ничего, включая твои гены. Твоя дочь умрет, и винить в этом ты должен только самого себя.

— Нет! — в отчаянье воскликнул Брант, вскидывая руки к изуродованным болезнью щекам.

«Как театрально», — подумал Малколм с отвращением.

— И не приходи сюда больше. Никогда, — добавил он вслух и пошел прочь.

Однако по мере того, как он удалялся от парка, вновь таяла и его уверенность. И позже в этот день, сидя на лекции, он в очередной раз потерял нить рассуждений профессора и застыл в раздумьях над пустой страницей конспекта. Пока он смотрел на прекрасное лицо Джессики и слышал ее милый голос, ему хотелось соглашаться с ней и находить для нее оправдания. Но вдали от нее к нему вновь начала возвращаться способность рассуждать объективно.

«Она убийца, — сказал он про себя, тут же испугался собственной формулировки, но снова заставил себя повторить: — Да, это правда, Джессика убийца, это называется именно так. Это вышло далеко за пределы оправданного возмездия. Она убила всю свою семью, кроме Памелы — хорошо, пусть неумышленно. Но Грэйс? Но Карсон? Но мать Каттериджа? Но мать Лайзы? Хотя последнее, конечно, может быть и просто совпадением…» Но он уже и сам не особо верил в совпадения в контексте этой истории. А сегодня Джессика и вовсе предложила ему чистую уголовщину! Ради того, чтобы он получил деньги на свою мечту… и мог встречаться с ней дальше. И если бы гипотетический миллиардер проявил неуступчивость — а миллиардеры вряд ли легко сдаются, иначе они не стали бы миллиардерами — то скольких его близких Джессика готова была убить, прежде чем он сломается?

«Я и сам убил Кевина, — напомнил себе Малколм. Он не знал, как именно это произошло в физическом мире, но уже не пытался отрицать собственную вину. — Но я не хотел…» Впрочем, так ли это? Разве, жалуясь Джессике на назойливого старшекурсника, пытающегося помешать их встречам, он не допускал в глубине души и такого исхода? И разве потом первой его мыслью не было «так ему и надо, нечего было совать нос в чужие дела»? «И что теперь, мы будем, как Бонни и Клайд?» — подумал Малколм с кривой усмешкой.

Но нет, конечно, это была совершенно неподходящая аналогия. Впервые с тех пор, как он начал общаться с мертвой девушкой, Малколм почувствовал, что Джессика пугает его. Хотя, казалось бы, сама идея такого общения должна была повергнуть в ужас любого, а особенно материалиста, прежде отвергавшего саму возможность какой-либо мистики. Но он ни разу не чувствовал страха прежде, а вот теперь… Как должен эволюционировать характер девушки, чувствующей себя преданной и обманутой в своих самых светлых идеалах, лишившейся всего, что ей было дорого в прежней жизни — вместе с самой жизнью! — но получившей взамен возможность карать, не ограниченную ни юридическими, ни физическими законами? Никаких потусторонних судей, очевидно, тоже не существует — Джессика не раз говорила о своем полном одиночестве там, и, стало быть, все эти годы она, вопреки завету романского права, является единственным судьей в собственном деле, в то время как мир живых и абсолютное большинство его обитателей, как она сама сказала, значат для нее теперь даже меньше, чем вымышленные персонажи, а потому не заслуживают сочувствия. Значение для нее имеют ныне лишь те, к кому она еще испытывает чувства. И что она сделает с теми, кто встанет на пути у ее чувств — или хотя бы просто не оправдает ее ожиданий? Участь Карсона была наглядным ответом на этот вопрос… Малколм сказал ей, что даже ради принцессы не полезет в пасть дракона — но что, если его принцесса и есть дракон?

«Я ведь тоже обещал ей! — вспомнил он. — Обещал, что никогда ее не брошу. Люди редко задумываются над истинным значением слов «никогда» и «навсегда». Обычно в их устах они означает лишь обозримое будущее. В крайнем случае — «пока смерть не разлучит нас». Но в данном случае, похоже, даже смерть не сможет этого сделать. Я дал ей обещание навечно, в самом буквальном смысле…»