Страница 44 из 102
Как бы активно ни участвовали члены команды в проведении репрессий, это не могло защитить близких им людей. Каждый из членов команды потерял коллег по работе, друзей, многие потеряли родственников. Всякий раз, когда это происходило, это угрожало их собственной безопасности, поскольку жертвы могли под пытками дать показания против них. Ярким примером может служить преданный стоик Молотов. За арестом его учителя по немецкому языку последовал арест няни его дочери. Его ближайшего друга Александра Аросева арестовали в июле 1937 года и через шесть месяцев казнили[413]. Из четырех его заместителей к середине 1937 года были арестованы Рудзутак и Антипов, Валерий Межлаук — в декабре, а Чубарь — в середине 1938 года. Это представляло непосредственную угрозу для самого Молотова, поскольку такое якобы вероломство со стороны близких соратников обычно приводило к аресту руководителя, тем более если (как, очевидно, было в данном случае) он сам не инициировал эти аресты в ходе чистки своей организации. У помощников Молотова дела были не лучше. Начальник его кабинета А. М. Могильный был арестован в августе 1937 года, его заставляли дать показания против Молотова, но, «видимо, на него очень нажимали, а он не хотел ничего говорить и бросился в лифт в НКВД». Молотов знал, что НКВД собирает на него досье, хотя ему это досье никогда не показывали. Когда в 1970-е годы интервьюер наивно спросил: «Но Сталин это не принимал?» Молотов резко ответил: «Как это не принимал? Моего первого помощника арестовали. <…> И вот весь мой аппарат…»[414]. Тот факт, что он остался на свободе, не означал, что его сочли невиновным.
Обычно те, кто находился у власти, имели возможность вмешиваться для защиты подчиненных, коллег и клиентов, попавших в руки НКВД, но во время Большого террора эта практика была приостановлена. По словам Микояна, «было даже специальное решение Политбюро, запрещавшее членам Политбюро вмешиваться в работу НКВД»[415]. В 1935 году Молотов пытался, хотя и безуспешно, защитить своего учителя, но когда он на следующий год попытался заступиться за няню, Ежов предупредил его, чтобы он не вмешивался в дела следствия[416]. Ко времени, когда арест Аросева стал неминуем, Молотов даже не пытался его спасти, хотя очень любил его и считал честным человеком. «Позаботься о детях», — вот единственный совет, который он мог дать своему другу. Его жена Полина сделала больше, она помогла первой жене Аро-сева не только с едой и одеждой, но и дала ей работу в своем ведомстве[417]. Молотов следовал той же схеме невмешательства в отношении своих заместителей и помощников, за одним известным исключением. Когда дочь-школьница его основного секретаря, покончившего с собой после ареста, чтобы не давать показания, написала Молотову, что после ареста родителей их квартиру опечатали и она осталась без зимней одежды, Молотов в т[418]от же день переслал это письмо Ежову с запиской: «Лоре Мо-гильнои нужно выдать теплую одежду».
Кагановича часто упрекали в том, что он не заступился за своего брата Михаила (строго говоря, это случилось уже после Большого террора, в середине 1941 года — Михаил подпал под подозрение и покончил с собой, чтобы избежать ареста) или за друга Якира. Позднее Каганович защищал свою позицию, но упреки заставили его задуматься над вопросом, почему заступиться было так трудно. По его словам, Сталин использовал признания арестованного как щит против заступничества членов команды. Если член команды поднимал вопрос о чьей-то невиновности, ему предъявляли признательные показания, которые можно было оспорить только в том маловероятном случае, если у вас есть определенные доказательства того, что это неправда. Сталин предъявлял Кагановичу признательные показания, когда тот пытался спасти Косиора, своего друга и бывшего наставника, арест которого глубоко огорчил его. Каганович также протестовал против ареста Чубаря, он заявил Сталину, что «Чубарь — честный человек», и даже если совершил небольшую ошибку, он уверен, что ему можно доверять. «Сталин говорит: „Да? Ну, на, почитай". И дает мне тетрадку. Рукой Чубаря (я его руку знал) написано, как он был в Германии, как он переговоры вел и проч., и проч. Я прочитал, думаю, ах ты, боже мой»[419].
Из всей команды Микоян был самым активным, даже безрассудным, когда пытался помочь пострадавшим. Изредка ему удавалось вытащить кого-то из тюрьмы, например, когда его армянский школьный друг Наполеон Андреасян был арестован по обвинению в том, что он является замаскировавшимся французом, а следовательно, шпионом. Он рассказал эту историю Сталину как анекдот, Сталин засмеялся и велел ему позвонить в НКВД и сказать им от его имени, чтобы Наполеона освободили. Когда арестовали мать Елены Боннэр, она дала Елене, тогда подростку, записку, чтобы отнести ее на дачу Микояну, старому другу отчима Елены, который был армянином. Микоян сказал, что ничем не может помочь ее родителям, не может даже узнать, где они находятся, но он и его жена готовы принять Елену и ее брата в свою семью. Боннэр гневно отвергла это исключительно щедрое предложение и ушла, но Микоян не забыл о ней. Летом 1945 года он вызвал ее, чтобы рассказать о судьбе родителей (отчим погиб, мать еще жива). Иногда, так же как поступали Молотовы, жертвам помогала жена Микояна, так что он лично мог оставаться в стороне. Как вспоминает его сын, когда вдова одного из военных «заговорщиков» Гамарника после его самоубийства была отправлена в ссылку, Ашхен по указанию Микояна отправилась на станцию, чтобы передать ей деньги на дорогу[420].
Надо сказать, что Ворошилов, который в иных случаях вел себя менее благородно, чем Микоян, когда были арестованы родители жены его прием-ного сына Петра, оставил невестку, которая вместе с Петром была членом их семьи, жить у себя. Она продолжала жить у Ворошиловых даже после того, как ее исключили из института за отказ отречься от своих родителей. Он регулярно отправлял ее родителям посылки, и более того, когда примерно через год ее мать освободили по состоянию здоровья, Ворошиловы приняли ее тоже[421].
Самая таинственная фигура во всем этом, конечно, Сталин. Его позиция перед членами команды, когда они жаловались или пытались заступаться, заключалась в том, что все они были в одной лодке и зависели от НКВД. Когда Георгий Димитров, глава Коминтерна, задавал ему такие вопросы, он отвечал: «Что я могу для них сделать, Георгий? Все мои родственники тоже в тюрьме»[422]. В некотором смысле это была словесная эквилибристика: ни Георгий, ни даже члены команды не могли вытащить своих родственников из рук НКВД, но Сталин, если бы хотел, мог. Тем не менее правда, что у Сталина были родственники, а также друзья, коллеги и даже помощники, которые были арестованы. Масштаб бойни в его ближайшем окружении был таким же, если не большим, чем в окружении других членов команды[423].
У Сталина было мало кровных родственников, но он был близок со многими родственниками своих обеих жен. Жертвами чисток со стороны Сванидзе были Марико и Алеша, брат и сестра его первой жены, а также жена Алеши, Мария (которая вела дневник и боготворила Сталина), и их сын Джонни. Со стороны Аллилуевых жертвой чистки стал зять Надежды Станислав Редене, высокопоставленный чин НКВД, который был близок со всей семьей Сталина, при этом его жена Анна Аллилуева оставалась на свободе, хотя была выселена из своей кремлевской квартиры. Брат Надежды Павел, военный, внезапно умер, возможно, в результате самоубийства, когда в 1938 году вернулся из отпуска и увидел, что идут массовые аресты офицеров, служивших под его руководством. Уничтожены, конечно, были не все: некоторые родственники по обеим линиям оставались на свободе, по крайней мере пока, и Сталин, возможно, даже пытался привлечь вдову Павла, Женю, в качестве жены/экономки/матери для своих детей. Но семейный круг был разрушен. Светлана вспоминает, что оставшихся на свободе родственников Аллилуевых больше не допускали в квартиру Сталина в Кремле, за исключением ее дедушки и бабушки. Но отношения с Сергеем Аллилуевым и его женой, несомненно, были напряженными из-за арестов и того факта, что Аллилуев усыновил своих внуков после того, как их отца, Ре-денса, забрали. (Никто из членов семьи не пришел забрать любимого, хотя и несносного, десятилетнего мальчика Джонни Сванидзе, которого спасла от детского дома только бывшая няня.)[424]
413
РГАСПИ, 82/2/1439, л. 48 (учитель); Montefiore, Stalin, р. 188(няня); David-Fox, Showcasing, р. 301 (Аросев).
414
Чуев, Сто сорок бесед, с. 414–415.
415
А. И. Микоян, Так было, с. 583.
416
РГАСПИ, 82/2/1439, л. 52; Montefiore, Stalin, р. 188; Чуев, Сто сорок бесед, с. 420, 422; David-Fox, Showcasing, р. 301.
417
Аросева, Без грима, с. 30.
418
РГАСПИ, 82/2/1453.
419
Чуев, Так говорил Каганович, с. 79–80; Куманев, Говорят сталинские наркомы, с. 107 (интервью с Кагановичем).
420
ГАРФ, 120/580/680; А. И. Микоян, Так было, с. 582–583; Bo
421
Васильева, Кремлевские жены, с. 84–85.
422
Montefiore, Stalin, р. 290.
423
Kun, Stalin, р. 285–288; Montefiore, Stalin, p. 266; Зенкович, Самые секретные, с. 430–431 (трое из семи сталинских бывших и действующих секретарей стали жертвами чисток [Брезановский, Каннер, Назарьян], а жена его секретаря Поскребышева, которую считали сталинской фавориткой, была арестована в 1939 году и расстреляна в 1941-м).
424
Иосиф Сталин в объятиях семьи, с. 193; Kun, Stalin, р. 392, 409, 380, 411–415; Шрейдер, НКВД изнутри, с. 101.