Страница 6 из 27
Генрих молчал. Он не желал ни с кем делиться воспоминаниями о встрече с чудом по имени Марика.
Он думал о девочке весь вечер и всю ночь, даже ел через силу.
Она ведьма. Это кололо болезненно, обидно. Генрих магию не любил, иногда даже ненавидел. Он не играл с остальными в великих магов и не обсуждал маршрут Жёлтого патруля. Он предпочёл бы, чтобы магии не было вовсе.
Но стоило вспомнить лицо Марики, её смешные пушистые волосы, как хотелось улыбаться.
– Мортон! – вырвал его оклик из воспоминаний. – Тебя тоже ведьма заколдовала?
– Простите, господин учитель, нет, – отозвался Генрих смиренным тоном, и учитель кивнул, продолжая перекличку.
Когда все восемьдесят учеников школы Благодетельной Магарет подтвердили присутствие, старший учитель объявил о начале молитвы. Генрих послушно сложил руки перед грудью, закрыл глаза и даже начал повторять слова, накрепко вбитые ещё с первых дней учёбы. Во Всевышнего он не верил. В конце концов, как возможно, чтобы одноглазый мужик жил тысячи лет, создал всё живое да ещё и управлял всеми на свете? Генриху это казалось глупостью. И если даже допустить, что Всевышний где-то есть, он уж точно не прислушается к дурацким молитвам учеников какой-то школы, других забот хватает.
В общем, большую часть молитвы Генрих потратил на воспоминания о Марике. Ему было и неловко, и приятно от того, что она взяла его нелепый подарок. Если бы он знал, он подготовился бы получше. Сделал бы что-то более аккуратное, отшлифовал бы края, покрасил бы как следует. Но она искренне смеялась, глядя, как человечек пляшет, – значит, ей понравилось, так? И выходит, что подарок не так уж и плох. Или плох, но всё равно ей понравился? Запутанно и непонятно.
Эти мысли вылетели из его головы только с началом занятий.
Учеников школы Благодетельной Магарет делили на пять классов – по возрасту и способностям. Генрих был в третьем, но был убеждён, что это из-за вредности господина директора – тот считал, что раз его сын сидит в третьем, так значит, его сверстники и те, кто моложе, не должны его обгонять.
В классе Генриха было тридцать шесть человек – только мальчики. Девочки учились отдельно, в своих школах. Эди, у которого было три сестры, говорил, что их там учат тому же, но они уж очень бестолковые.
Предметов было четыре: Слово Всевышнего, история, стенийский язык и математика, и только в пятом последнем классе добавлялся ещё один, новый – география. Из всех предметов именно математику Генрих любил всем сердцем – соединение цифр и чисел его завораживало, задачи про скорость, вес, инерцию и силу тяжести заставляли как следует поломать голову, а с помощью расчётов потом удавалось придумывать полезные штуки. Но до математики было ещё далеко. Пока они снова, уже в который раз твердили про Тёмные времена.
– Ложный король Родон Слепой возгордился, – бубнил старший учитель, седой и дёрганый, – и пошёл войной против самой магии. И маги прокляли Родона и род его, отвернулись от нас, и начались истинно Тёмные времена. Мортон, почему мы называем так эту эпоху?
– Потому что мы сами лишили себя покровительства магии, и страна погрузилась во тьму, – точно по учебнику ответил Генрих, заслужив покровительственную улыбку.
– Кто из королей первым отринул заблуждения и призвал Ковен для помощи и справедливого правления? Талер?
Генрих бросил быстрый взгляд и не без удовольствия понаблюдал за тем, как Рик морщит лоб, пыхтит и кряхтит, стараясь выдавить хоть одно имя.
– Ну?
Мелькнула идея: подкинуть ему через увальня Сэма бумажку с ложной подсказкой, но Генрих понял, что никак не успеет – учитель не будет ждать вечно.
– Ну? – повторился вопрос.
– Родон… Пятый? – выдавил из себя Рик.
Генрих прыснул в кулак, да и другие засмеялись.
– Талер! Ты чем слушал вчера?
Что ж, даже без помощи Рик нарвался на наказание. Генрих дал правильный ответ – Эйрих Первый при помощи своего брата Тордена, – а Рику велели остаться после уроков и написать имя короля сто раз.
***
День складывался удачно. На математике Генрих заслужил похвалу, а Рик и двое его подпевал самостоятельно заработали ещё одно наказание. Работа на фабрике выдалась лёгкой, под шумок Генрих утащил полные карманы деревянных обрезков, а толстую дубовую доску в метр длиной получил совершенно легально. Мастер отдал её, потому что обнаружил брак.
Генрих возвращался домой, предвкушая горячий суп и прикидывая, на что бы пустить доску. Дверь укрепить, что ли? Нарезать на брусочки, прибить крестами, всё лучше будет, чем сейчас. Или подлатать оконную раму? Это пока жара, а зимой дуть будет. Доска на плече даже не казалась тяжёлой – Генрих с удовольствием унёс бы ещё пяток таких.
Поднявшись по лестнице на чердак, он привычно прислушался.
Орали у Ливов – похоже, муж опять напился и колотит жену. Если бы не драгоценная доска, Генрих заглянул бы к ним и попытался бы выманить мелких. Нечего им под горячую руку попадаться. Но Лив вполне мог позариться на добычу и отобрать доску, а так рисковать Генрих не был готов.
Пройдя мимо, Генрих прижался ухом к своей двери, но с облегчением понял, что внутри тихо. Войдя в комнату, он с порога начал было:
– Мам, смотри, что я при…
Договорить не сумел.
Вся комната была перевёрнута вверх дном. Скудную мебель поломали, ширмы подрали и опрокинули. Обе постели разворошили. У большой кровати в странной позе сидела мама. Она была одета только частично, её единственное платье было порвано до непристойного.
– Мам… – тихо позвал Генрих, чувствуя, что не может заставить себя сделать лишний шаг. – Мам?
Она не отзывалась. Прислонив доску к стене, Генрих затворил дверь, осторожно подошёл к маме, опустился на колени на пол и увидел, что волосы у неё тёмные и мокрые. От крови. Лицо разбито.
– Мам! – борясь с паникой, повторил он.
Она шевельнулась, приоткрыла один глаз – второй заплыл синим. Прохрипела:
– Сынок… – и бессильно свесила голову на голую грудь.
У Генриха по лицу потекли слёзы, но он даже не тратил времени, чтобы вытереть их рукавом. Подняв отощавшую подушку, он положил её поближе и осторожно опустил маму на пол, прикрыл одеялом, прошептал:
– Я сейчас! – и вылетел из квартиры.
Если бы Ливы были тихие и трезвые, он кинулся бы к ним – старший Лив немного понимал в лекарском деле, но только не когда гонялся за бестиями. К старой Зави даже стучаться не было смысла – она верила только в свои заговоры и наложение рук.
Генрих выбежал из дома, сначала заметался у входа, а потом припустил к лекарю. Тот жил через шесть домов, в конце улицы, на втором этаже.
Генриху он открыл, смерил его недовольным взглядом, зло процедил:
– Шлюхе – шлюхина смерть.
Тяжёлая дверь захлопнулась.
Мамаша Эльза из седьмого дома горестно повздыхала: никак не может заглянуть – дела. Сунула двадцать кредитов и краюху хлеба.
Генрих глотал слёзы, глядя на очередную захлопнувшуюся дверь, и тут услышал издалека:
– Ты что тут шаришься, малец?
Он перевёл взгляд и увидел высокого мужчину очень грозного вида. У него были всклокоченные чёрные волосы, жёсткая чёрная с проседью борода, колючие глаза. Из карманов кожаной жилетки, наброшенной поверх серой рубахи, торчали какие-то отвёртки, плоскогубцы, щипцы и бутылка водки. Штаны были заляпаны краской.
Встретившись с мужчиной взглядом, Генрих промямлил:
– У меня маме голову разбили. Ей плохо. Лекарь не хочет идти… – он задохнулся, закашлялся, но взял себя в руки.
Мужчина нахмурил брови и велел:
– Ну, веди, малец. Живо, живо! Сейчас, погоди-ка… – он вернулся к себе в комнату, но сразу вышел с большой потрёпанной сумкой.
За всю дорогу он не проронил ни слова, но шагал быстро, поднялся, проигнорировал разгром и опустился на колени рядом с мамой.
Генрих, от волнения закусив костяшки пальцев, замер в стороне.
– Эка тебя, – пробормотал мужчина. – Эй, девочка, ты здесь ещё?