Страница 211 из 237
Поскольку информация посла вполне устраивала центральные инстанции, недовольство информацией представительства КГБ росло и создало к 1975 году реальную угрозу отзыва меня «как не обеспечивающего поставленные задачи». Только неприятные события июня 1976 года подтвердили правоту оценок и прогнозов представительства и опровергли благодушную позицию посольства. Можно сказать, не было бы счастья, да несчастье (поляки) помогло (смотри «эпизод второй»).
В общем в работе по информационной линии мне пришлось с самого начала столкнуться не просто со стереотипами мышления в Центре, которые не отвечали действительности, которую я наблюдал в Польше. Если пользоваться научной терминологией, то можно сравнить сложившиеся устаревшие суждения, подходы к оценке событий и их участникам как настоящие парадигмы в науке, то есть устоявшиеся положения, с которыми ученые сливаются настолько, что и не мыслят иных возможностей, иных толкований, кроме тех, что их парадигма предполагает. Такой парадигмой вырабатывается психологическая установка, при которой проблемы искренности, достоверности отходят на второй план, и парадигма признается уже по инерции потому, что ее принимают другие, потому что ее принимали до нас (Сухотин А. Парадигмы науки. М., Молодая гвардия, 1978).
Вот и мне пришлось преодолевать такие «парадигмы» Центра, которых придерживались ЦК КПСС, МИД СССР и, следовательно, руководство КГБ в отношении оценок польского партийного руководства и, в частности, первого секретаря ЦК ПОРП Е. Герека, члена Политбюро ЦК Ф. Шляхтица и других.
Вот когда я понял все трудности, с которыми сталкиваются ученые-новаторы, и я искренне посочувствовал им, испытав на себе почти двухгодичное недовольство моей строптивостью в отстаивании новых оценок положения в Польше, ломавших прежние стереотипы.
Поскольку одним из главных критериев разведывательной информации является достоверность, получаемые сведения я передавал в Центр максимально точно, без внесения в них посторонних моментов, невзирая на то, расходится ли она со сложившимися в Центре оценками или в чем-то подтверждает их. Это и позволило мне добиваться максимальной достоверности и объективности.
Ошибочная позиция Пилотовича ускорила его отъезд из Польши. С новым послом Б. И. Аристовым у меня сразу же сложились не только хорошие личные отношения, но, что главное, полное единство в понимании задачи объективного анализа положения в стране. За пять лет совместной работы у нас только однажды возникло серьезное расхождение, но не в оценках, а в совершенно другом плане.
Это было то второе осложнение, возникшее в один из напряженнейших моментов процесса изменения в руководстве в партии, описанных в эпизоде третьем.
Поскольку посол знал о моих встречах со многими членами высшего польского руководства, чего ни я, ни польские деятели не скрывали от него, он посчитал это нарушением установленного порядка в дипломатической практике.
В один из вечеров, в канун IV Пленума ЦК ПОРП в сентябре 1980 года, Борис Иванович вдруг пригласил меня к себе и заявил, что мне следует прекратить встречи с польскими деятелями, занимавшими высшие посты в партии и правительстве, поскольку-де эта номенклатура входит в компетенцию посла и он один должен встречаться с ними. Естественно, я аргументирование отклонил притязания посла, заявив, что его тезис в принципе не верен и мне дано право встречаться с любым человеком, если он этого пожелает. Кроме того, заметил я, мое знакомство с этими деятелями началось давно, еще до его приезда, и если я вдруг перестану откликаться на их желание побеседовать со мной, это будет не только некрасиво, но и неестественно после многих лет общения и, очевидно, может быть воспринято с нежелательными последствиями и для посольства. Но посол не пожелал понять абсурдность своего требования. Тогда я предложил передать этот вопрос на рассмотрение наших руководителей: Громыко и Андропова, с чем он согласился.
На другой день Аристов сообщил мне, что в Москве решено все оставить так, как есть, сохранить статус кво, но я «должен информировать его о результатах бесед». Последнее не имело никакого значения для меня, так как о сути получаемой информации я и так сообщал послу, правда, как правило, не называя авторов их, за исключением тех случаев, когда такой собеседник сам просил что-то передать послу.
В целом наше сотрудничество с послом было плодотворным и настолько хорошим взаимодействием, что многие наиболее ответственные оценки положения в Польше и наши предложения в Центр мы составляли и подписывали вместе.
Многочисленные операции заочного проникновения позволили сделать много любопытных наблюдений за личностями, в общем-то, незаурядными, видными политическими деятелями, игравшими на различных этапах польской истории 70-х и 80-х годов ведущие роли.
Например, я убедился, что многие из них не склонны были к анализу самих себя, к обстоятельной самооценке своей личности. А ведь это позволило бы корректировать свое поведение, уточнять свои жизненные цели, устранять многое из того, что порою искажает впечатление окружающих о них, снижает эффективность деятельности и даже портит жизнь.
Наиболее разительный пример тому мой постоянный собеседник Станислав Каня. Он, я думаю, никогда не смотрел на самого себя глазами других. Будучи исключительно энергичным человеком, деятельным политиком, особенно в области организации политических комбинаций, он всегда сам определял действия за других, поступал так, как подсказывал ему его самоуверенный характер, и допускал массу ошибок, будучи хорошим тактиком, оказывался подчас беспомощным в определении долговременных перспектив, был слабым стратегом.
Не умея критически подходить к самому себе, он не принимал и критику со стороны других, что усугубляло его ошибки.
Интересно в этой связи определение, данное американским психологом Майклом Розенбергом, наших представлений о самих себе. Он считает, что в них всегда содержатся многие «я»: то, которое соответствует представлению личности о себе в данный момент; динамическое «я», то есть такое, каким личность хотела бы стать; «я» идеальное, то есть такое, каким личность могла бы стать при максимально благоприятных условиях; наконец, возможные в будущем «я», то есть реально доступные.