В следующее новолуние

Хердис помнила все, что говорил пастор Сэтер. Он был очень умный.

Он «шел в ногу со временем» и был чрезвычайно популярен среди молодежи.

Но молиться за дядю Элиаса…

Она честно пыталась, однако обнаружила, что все это лишь жалкая комедия. Единственный ответ, который она получила, была мертвая пустота.

Было бы недостаточно сказать, что Анна испугалась. В это время суток?..

— Вас что, освободили от занятий? Так внезапно…

— Да… А вообще-то нет. Я вышла слишком рано. И решила прогулять. Мне надо поговорить с папой.

— Так ведь он в конторе! Но все равно, заходи… заходи…

В узеньком коридорчике Хердис сбросила мокрые ботинки и прошла в маленькую гостиную, где все окна были отворены настежь, а ковры и подушки вынесены на улицу. Она страшно устала и опустилась на первый попавшийся стул, не снимая пальто и все еще держа в руках свою школьную сумку. Откровенно зевнула и зябко поежилась.

— А когда он приходит домой?

— Обычно к обеду, сразу после двух. Хердис… ты останешься? Ты могла бы… правда, у меня на обед только молочный суп и рыба… Если б ты позвонила заранее!.. Телефон-то у нас есть, он необходим, чтобы я могла принимать заказы на бутерброды.

— Значит, я могу позвонить ему в контору?..

— Не-ет… Очень жаль, но он не любит, чтобы ему туда звонили, и просил меня никогда этого не делать. Видишь ли… Хердис, дай твое пальто, что с тобой, у тебя такой вид!..

Анна говорила очень быстро и нервно. Хердис хотела сразу уйти, но у нее не было сил.

Анна все еще держала в руках палку, которой выбивала пыль, волосы у нее были повязаны выгоревшим платком. За эти годы Анна как-то постепенно изменилась, и сейчас Хердис бросилось в глаза, что Анна сильно постарела. И дело было не в морщинах, нет, просто у Анны так осунулось лицо, что вся кожа обвисла и глаза немного выкатились. И плечи у нее изменились, и осанка…

— Вот я закончу уборку, и мы с тобой выпьем чаю.

Замечание о чае приободрило Хердис, она даже вызвалась помочь, но, стоя с тряпкой в руке и слушая, как Анна выбивает на дворе одеяла, пожалела о своем предложении.

В комнате пахло вымытым полом и не было видно ни пылинки. Взмахнув несколько раз тряпкой, Хердис покончила с вытиранием пыли и снова опустилась на стул…

Когда Анна принесла чай, Хердис до боли вздрогнула. Ковры и подушки уже лежали на месте, окна были закрыты, Анна успела привести себя в порядок и даже прошлась по волосам щипцами для завивки.

— Ты так сладко спала, когда я принесла ковры, что мне стало жаль будить тебя.

Волосы у Анны тоже изменились. И не только потому, что они поседели, они как-то выцвели. Будто запылились.

Она говорила без передышки. О Мерете, которая вечно простужается, потому что в квартире сквозняк, об улице, где Мерете приходится гулять и играть «бог знает с какими детьми».

Хердис задумчиво жевала аппетитный бутерброд, сделанный Анной из всяких вкусных вещей, которые она берегла для бутербродов, приготовляемых ею по заказу. «Бог знает какие дети?» Хердис в свое время тоже играла «бог знает с какими детьми», да она и сама к ним относилась, несмотря на то, что у них дома было пианино. Интересно, что люди подразумевают под «бог знает какими детьми»?

Анна не ждала ответа. Она уже говорила о дороговизне. О ценах. О яйцах и рыбе, об электричестве. О топливе.

И очень пространно о всех тех унижениях, которые отцу Хердис приходится терпеть в конторе, потому что от него хотят отделаться, чтобы отдать его место молодому родственнику директора.

— Меня вечно терзает страх, что в один прекрасный день он явится домой и скажет, что его уволили. Денег у нас совсем нет… несколько раз нам даже приходилось занимать, чтобы платить по этим проклятым бумагам… и наш долг только растет… Я ничего не могу с собой поделать, но иногда мне бывает так горько… Лейф не захотел тогда пожертвовать своей честностью, как он говорит. И видишь, во что эта честность обошлась нам троим. И во что она еще обойдется Мерете!.. О, Хердис, если б ты понимала…

— Я понимаю. Папа позволил, чтобы ты и Мерете расплачивались за его честность. Но если человек… если он по-настоящему честен? Если это связано с… с нравственностью? Ведь тогда у него нет выбора, Анна?

— Выбор! Надо выбрать, Хердис! Думаешь, человек в любой ситуации знает цену честности? Бедный Лейф, он верит в свою честность… до сих пор верит, что для него было делом чести взять на себя тот долг, который вообще-то при честном банкротстве должен был быть разделен на многих или списан. Вначале я тоже думала точно так же, как он.

Она долила чай в чашки, которые были еще наполовину полны.

— Иногда я поддаюсь соблазну и думаю, что вот эта его честность… ох… Может быть, это просто-напросто утонченная форма эгоизма?

— Но… — Хердис вдруг стало невмоготу от этого разговора. — Но твой брат, этот… Теодор Тиле. Не могли бы вы…

— Не произноси его имени! О, Хердис, тебе этого никогда не понять. Он мой брат. Но в то же время он чует, что Лейф не относится к тем бессовестным типам… таким, как эти бессердечные деловые акулы… Могу одно сказать: твой отец никогда не обратится к нему еще раз. Пока у него остается хоть капля уважения к себе, он не обратится к моему брату… Пусть даже это уважение к себе мало-помалу изнашивается. Ты говоришь о выборе… о нравственном выборе. Это хорошо только до норы до времени. Всегда может наступить день, когда у человека уже не останется выбора… тогда ему приходится сбавить цену своей честности, из-за нужды. Знаешь, я сама могла бы… да. Я пошла бы на все. Чтобы обеспечить Мерете более благополучное существование.

— Только не мой отец, — тихо проговорила Хердис и быстро добавила, прежде чем Анна успела что-либо сказать: — Мне очень стыдно, что я не принесла хоть какой-нибудь пустячок Мерете. Я принесу в следующий раз.

Она встала.

— Ну мне пора. Слушай, Анна! Как ты думаешь, сколько мне пришлось бы платить за комнату, если бы я… ну, например, если бы я сняла себе комнату. В том случае, если бы я ушла из дома.

— Хердис!.. Что ты говоришь!..

— Да нет, не бойся, ничего страшного не случилось. Просто я не знаю, как мой отчим отнесется к тому, что я не хочу конфирмоваться.

Анна засмеялась с облегчением.

— Господи, как ты меня напугала! Но, Хердис, ты… ты обдумала все последствия?

— Какие последствия?

— А… если он возьмет и откажется от тебя? На что ты будешь жить?

— Фру Блюм предложила мне взять несколько учеников в музыкальной школе. Тех, с которыми ей некогда заниматься, пока они не усвоят азов. Я решила согласиться. Я могу достаточно заработать, так что мне не придется ни голодать, ни вообще нуждаться. А на концерты я обычно хожу бесплатно.

— А занятия музыкой?.. А твоя школа?

— Музыку я ни при каких обстоятельствах не брошу. Играть я смогу в музыкальной школе… по вечерам. А такая школа?.. Фу! Это не так уж и важно. Если все будет в порядке, я ее окончу. А если нет… Благодарю за чай. Да, и еще одно. Я хочу, чтобы вы знали: никакой суматохи по поводу моей конфирмации. Никаких подарков. Пожалуйста, передай это папе. Где моя сумка?

— Вот она. И твои ботинки, я их почистила. Знаешь, Хердис, по-моему, ты ужасно похожа на своего отца…

Хердис надевала ботинки, повернувшись к Анне спиной, она даже не сказала «спасибо». В ней все потемнело от одной мысли, что она хоть немного похожа на отца.

Стоя в открытых дверях, Анна смотрела ей вслед. И когда Хердис оглянулась, прежде чем заспешить дальше, вид у Анны был такой, будто она уже давным-давно никому не нужна.

Неужели только вчера вечером она вернулась домой расстроенная, взволнованная, с губами, распухшими от поцелуев? Непостижимо. Хердис казалось, что уже не одна неделя пролетела с тех пор, как она под моросящим дождем простилась с Винсентом, ослабевшая от ласк, раздираемая сомнениями, подавленная пустотой, образовавшейся между ними…

Ей нужно было увидеть его сейчас же. Только увидеть. Только узнать…