Причудливые виражи

— Добился, да, всех женихов разогнал, и сам от меня бегаешь! Боишься что ли?

— Вот ещё! Подрастёшь — поймёшь.

— Когда я подрасту, когда! Мне сейчас целоваться хочется, а не потом.

— Ничего интересного в этом нет, — со знанием дела утверждал Егорка, хотя представления не имел, о чём говорил. Хитрить и отчаянно врать он умел мастерски.

Непонятно почему, но Ника ему поверила, однако неясное томление и интерес к мальчишкам не исчезли. Её то и дело накрывало неясное волнение при общении с мальчишками.

Егорка тоже будоражил сознание. От серьёзного разговора с ним отвращал лишь тот факт, что они друзья.

Скобелев всегда был рядом, но изображал полное равнодушие.

Странная игра продолжалась до того дня, как Егорку призвали служить в армию.

На проводах Ника сидела справа от друга.

Он так и не определился, не сказал ни слова, но перед самой отправкой, в военкомате, поцеловал Веронику взасос, — чтобы не забывала. Пиши, если что. Обидят — накажу, ты меня знаешь.

Ника прижалась к нему, в глазах блестели слёзы. Она ждала, хотела услышать от него…

Впрочем, нечего говорить о том, чего не случилось.

Стоило Егорке уехать, как к ней потянулись потенциальные женихи.

Была ли любовь, не было ли — через три месяца после проводов Ника вышла замуж.

Свадьба была шумная, весёлая. Федька Баженов, именно он был когда-то первым кавалером Вероники, был обаятельным, симпатичным, чувственным. Девочка влюбилась в него сходу, видно не в шутку бродили в ней буйные интимные соки. Потому и времени на решение жить вместе потребовалось мало.

Как быстро сошлись молодожёны, с той же приблизительно скоростью поняли, что поторопились.

Федька оказался лентяем, приспособленцем, и страстным любителем ярких интимных ощущений. То, что он умел красиво ухаживать, велеречиво говорить и талантливо уговаривать, не смогло удержать его возле юбки молодой жены. Юный супруг желал отведать от щедрот каждой девчонки, которая активно реагировала на его лучезарную улыбку.

Вероника простила мужа один раз, другой, на третий выставила его из комнаты, которую освободили для молодых родители, поселившиеся на строящейся даче.

Чуть больше года Ника жила одна. Время от времени писала Егорке, не утаила, ни свадьбу, ни развод.

Скобелев метал громы и молнии, едва не сорвался в самоволку, чтобы проучить негодяя. Насилу уговорили его товарищи по оружию не делать глупостей.

За полгода до его демобилизации Вероника опять влюбилась. История со скоропалительным браком ничему её не научила. Следующая свадьба не была столь же огненной, но была.

Муж поселился в ту же комнату, где жила и родилась Ника.

Этот брак был более стабильным, более щедрым на события и радости, но тоже оказался пресным.

Иван был заботлив, предупредителен, нежен, прилично зарабатывал. Первое время.

Вроде бы, не за что его упрекать, кроме бытовой лени и равнодушия.

Муж приходил с работы, молчком съедал ужин и бежал во двор, в клуб по интересам, где собирались мужики и их юные последователи со всего двора.

Там шла игра на интерес сразу по нескольким направлениям — домино, шахматы и карты. Играли по мелочи, но долги не прощали.

Со стороны брак выглядел если не идеальным, то весьма удачным. Получить квартиру ни ему, ни ей, не светило, но в комнате было всё, необходимое для жизни.

Радости обладание телевизором, проигрывателем и холодильником не добавляло, но некая гордость была — не всем так везёт.

Домой Иван приходил часов в одиннадцать, когда всех соперников едва ли не пинками загоняли по домам, обмывался в тазике и жестами приглашал супругу на обязательное рандеву.

Целоваться он не любил, а к близости подходил основательно, — ну что ж, приступим, — неизменно произносил он, и взгрызался в податливое лоно без промедления, задирая Нике ноги до самой головы.

— Ты бы осторожнее, что ли, я ведь не резиновая, чтобы меня так загибать.

— Твоё дело бабское — серёдку в чистоте блюсти, и верность, боле ничего не требуется.

— Отвечаешь за свои слова, касатик?

— Всенепременно.

— Раз кроме этого тебе ничего больше не надобно, готовить, стирать и прибираться с завтрашнего дня будешь ты.

— Цыц, чего это ты раскудахталась, всю обедню испортила. Теперь не засну.

— Так и я тоже. Спину потянул, лешак. Ты бы хоть поцеловал для начала, желание во мне разбудил, потом бы лез по поводу супружеских обязанностей.

— Вам только дай волю, сразу налево побежите. Я ведь тебя уже дёржаную взял. Ценить надобно.

Вероника ценила. У её подруг дела обстояли куда хуже. Кого-то били смертным боем, от кого-то гуляли напропалую, другие трезвыми мужей никогда не видели.

Рабочий посёлок — здесь все так живут.

Жили не хуже других, а Ника затосковала. Раньше хоть Егорке могла пожаловаться, теперь опасалась. Лютый он, Скоба, если что — не спустит. А жить с кем тогда? В посёлке мужиков много, а одиноких баб по пальцам можно пересчитать, но все женихи бедовые.

Разведёнке прохода не дадут, совращать будут. Сама не дашь — могут силой взять. Ничего не боятся.

Стирать и готовить Иван не стал, но голову включил, понял, что баба — это не только ценный мех между ног, но и бесплатная служанка. Впредь спрашивал, — тебя сегодня, как оприходовать, руководи.

— Нежно, — отвечала Ника, — с поцелуев неплохо бы начать.

— Как скажешь, родная, — ответствовал супруг, и приступал к ответственной процедуре осторожно, как во время медового месяца, когда с ума сходил от самого процесса.

Так вышло, что она у Ивана была первая.

Позже Вероника много раз думала — “отчего так-то, вроде мужчинка видный, а ему до двадцати пяти лет никто не подмахнул. Странно это“, а подумав, понимала, — “не орёл. Это он со мной такой смелый, потому как сама его на себя положила. У Федьки куда лучше получалось. А с ним… там он, или мимо куда тычет — бес его знает. Ладно, хоть плохонький, да мой”.

Егорка из армии вернулся злющий. С Вероникой здоровался через зубы, почти не разговаривал.

— Чего щеришься-то, Скоба, мог бы сам меня сосватать. Чего теперь-то! Муж у меня. Законный.

— Закопаю сволоту!

— И меня заодно. Сам знаешь — мне без мужика прохода не дадут.

— Не моя беда. Нашла, кому серёдку вручить. Он же телок.

— Был телок, я из него мужика сделала.

Прожил Егорка в комнате, пока паспорт не получил. И укатил — за туманом, за запахом тайги. Вроде как на квартиру зарабатывать. На самом деле от себя бежал. Три года мечтал кое в чём Нике признаться. Так и не решился.

Приехал обратно к зиме. Устроился работать на стройку, сварщиком. Месяца через три его бригадиром поставили.

Зорко Егорка следил, как Ванька над Никой измывается, жалел её, но заступаться не решался — нет больше его власти, чтобы силу показывать. Желваки на скулах играли, пальцы в кулаках от напряжения хрустели — терпел.

Что у него в голове происходила — кроме создателя никто не ведает. Что-то ломалось, рушилось, что-то на место вставало. Не просто так он приехал, признаться мечтал, что не любил никогда никого, и не полюбит, потому что однолюб.

Как-то раз припозднился на работе, план гнали к какой-то дате, обещали солидную премию. Что его заставило подойти к игрокам, не помнит. Встал в сторонке, притих, наблюдает.

Ванькин кон был. На деньги играли. Продулся Никин муж в пух и прах, но глаза горят — требует отыграться. Соперник возьми и брякни, — Никусю на кон ставь, слабо?

— А и поставлю. Что ты с ней делать-то собрался?

— Знамо чё, кукурузину в ейном источнике побултыхаю, покуда не надоест.

— А справишься?

— То не моя забота — твоя. Две зарплаты задолжал. Я твой проигрыш на кон, ты — Нику с потрохами. Хочешь — усыпляй, хочешь — договаривайся. Нет — можешь за ноги держать. На всю ночь арендую.

Егорка было прекратить хотел это безобразие, разогнать всю кодлу к чёртовой матери. Силёнок и смелости ему не занимать. Но шестерёнки в мозгу повернулись в другую сторону, — “пусть”, — решил он, — “фортуна за нас, судьбу разыграет. Это ли не причина Нике глаза открыть”.