Страница 2 из 3
Таким образом, сегодня на многих полотнах кисти Пикассо, раннего периода да и впоследствии, я нахожу у обнаженных женщин формы Саши Коробейниковой, пусть в искаженном кубизмом виде и явно увеличенные в размерах. Не осмелюсь утверждать с полной уверенностью, что это точно она, отчасти потому, что это не имеет никакого значения, ведь Пикассо специально выбирал себе модель, чтобы разрушить ее и впоследствии совсем забыть о ней.
Пикассо с тетей Аграфиной, влюбленной парочкой гуляли по старому Петербургу, что он очень любил, и Пикассо делал зарисовки на Дворцовой площади, на Марсовом поле, на площади у Казанского собора и на набережной Мойки.
— Тебе нравится Александрийская колонна, Пабло? — спрашивала тетушка Аграфена.
— Да, мне она нравится.
— Наши авангардисты находят ее вид избитым и устаревшим.
— Как раз этим она и хороша.
Те самые «Сеньориты из Авиньон», теперь уже легендарные, собрались как-то все вместе вечером в компании молодого Пабло в кафе на Итальянской улице — в нашем местном Латинском квартале.
— Он скоро начнет лысеть.
— Но его лысина будет чрезвычайно мило выглядеть.
— Он гений.
— Он соблазнитель.
Именно поэтому с тех самых пор я называю моих тетушек и их подружек Авиньонскими барышнями. То было счастливое время, яркое и скоротечное, когда все они, в радости или в гневе, порхали вокруг Пабло Пикассо, неудачника и революционера, фанатично влюбленного в живопись, и еще настоящего мачо, воплотившего в себе всю силу и достоинство мужского пола. Я вспоминаю этот период моей жизни исключительно в розовых и в голубых тонах. У Пикассо на картинах в мальчике, одетом в костюм арлекина, я вижу самого себя. Понимаю, что это не так, но кто знает, может быть что-то и закралось в его творчество от моего тогдашнего детского взгляда, от моего благоговейного замирания перед мастером и от моей детской невинности.