Страница 44 из 89
Бертран откуда-то знал, что эти четкие и дерзкие парни сейчас разворачиваются из колонны в растянутый строй, чтобы ударить по всему фронту. И пехоты поляжет — жуть, первая шеренга точно сразу в рай, а, скорее всего, сразу две. Но атака сия последняя, если ее перестоять — тут-то сплошная лафа настанет. Жестокосердный скуп, но платит аккуратно и в срок, так что наградных отсыплют полной мерой. Однако серебро из казны Алой Стервы — тьфу, пыль и брызги в сравнении с настоящим наваром. Пехотный строй атакуют сплошь бароны и графы. А у них доспех — даже неполный, даже мятый и проломленный после боя, как скорлупа на вареном яйце — это для простого человека год жизни в беспробудном пьянстве, бритых до блеска блядях и прочих атрибутах красивой жизни. Несколько лет просто жизни приличной — если хватит ума и терпения расходовать серебро и злато с умом. Или свой кабак, лавка, может быть, доходный домик в приличном городе, так что до конца дней и еще детям-внукам останется — это для совсем умных. В общем, один хороший удар по железному горшку на плечах бронелоба — и считай, все в твоей жизни удалось. Не напрасны походы по уши в грязи, волочение телег вместо подохших коняшек, грязь и дерьмо, кровь и ночевки в палатках, когда с утра скрипит лед на зубах. Все сторицей окупится за один, всего лишь один бой. А доспехов этих, людских и дошадевых, одежды шелковой, оружия в золоте-серебре и прочих дорогих финтифлюшек сегодня к вечеру будет валяться как грязи. Да и покойнички благородные тоже денег стоят. Дороже любой свиньи. Живые, конечно, еще дороже, но благородная пехота Черного Знамени пленных, как известно, не берет ибо — Дисциплина! За что служит непосредственно Государю, плату получает втройне и Красной Луне не кланяется. Прибыльная и славная эта вещь — Дисциплина, хоть и строгая!
Надо лишь выстоять… Блядь, все-таки сколько же народу сейчас ляжет под ударом жандармерии… Вообще неправильно это все, не по заветам и устоям. Положено ведь как — половина в походе дохнет от болезней, а в сражениях складывают буйные головы не больше четверти. Простудился — чихнул, покашлял и помер. Воды сырой попил — поблевал и помер. Съел чего не то — просрался кровью и помер. Поцарапался неудачно — рука завоняла, синей стала, помер. Просто горячка навалилась… ну, дальше понятно. Теперь же не так, ныне в палатку с красным крестом оттащат на носилках, там отваров дадут, гнойник вскроют, то да се, в книжку запишут, дескать лекарь помог, отработал жалованье (а оно у коновала в две трети от полковничьего!). А почему крест и почему красный?… Загадка! Так положено — и все. А еще положено гадить строго в отхожих местах, и кто навалит, где придется — того по уставу сразу вешают, даже без суда. Невиданные правила!
Бертран задумался, откуда он знает господские и ученые слова — «атрибуты», «дисциплина», «устав», а то и совсем уж мудреные вроде «сбережение личного состава» или даже «стандарт интендантской приемки», а также многие иные, что во сне и не припомнишь. Они почему-то прочно связывались с образом красивой женщины, у которой добрая, очень милая улыбка и безжалостные глаза, холодные как промерзший до дна колодец. И немножко с голыми герцогинями. А голые гер…
Бертран открыл глаза. Пробуждение случилось в самый неподходящий момент, как обычно и случается. Он полежал, глядя в темноту, скрывающую бугристый потолок. Голова побаливала, наверняка от непривычности к умственным занятиям. Рядом сопел Фэйри. Анри же, явно во сне, тоскливо и безнадежно пришептывал на непонятном языке. Похоже, ругался.
Сон все еще маячил перед глазами, на диво красочный, подробный, как в книжке расписанный. Прям как многоцветные картинки. Бертран видел такие на ярмарке. И еще в церкви, только священник тот свиток с жизнеописаниями героев-святых берег и показывал издалека, чтобы срань нищебродская грязными руками драгоценный пергамент не захватала.
Бертрану часто виделась во сне красивая жизнь. Чтобы тепло, ноги в сапогах юфтевых, на пузе красный кушак, шелковые портки развеваются, на голове дорогая шапка, сыт-пьян и красивые бабы нос чешут. Жареные колбасы не кончаются, в жиру можно купаться, не то, что кашу заправлять и все такое. Но этот сон… Хрен знает, хочется, чтобы сбылось или наоборот, биться о стену башкой в молитвах, чтобы не случилось никогда. Очень уж какое-то все страшное, кишки порванные летают, кровища льется. Хотя… Понравилось чувство собственной важности, значимости, которыми тот, другой Бертран был напитан как тряпка водой. Когда ты чего-нибудь говоришь, даже голос не повышая — и все тут же кидаются выполнять, да еще держат за счастье, если приказываешь именно им. И сила эта происходила не чужой волей, не была заемной, нет, она принадлежала только самому Бертрану. Вот этого хотелось, очень-очень хотелось. Больше, чем бесконечных колбас и крепких сапог.
Фэйри продолжал храпеть в безмятежной дреме.
— Счастливый человек, — тихо произнес Суи и поднялся. Перед тем, как ложиться спать, он постарался запомнить, где и что стоит в комнате. А то пойдешь до ветру, да наткнешься на товарища. И тот, с перепугу, решив что на него пещерный медведь наступил, опростается, не просыпаясь. Или за ножик схватится и начнет махать в потемках.
Память не подвела. Сделав три шага, а затем, повернувшись, еще два, Бертран оказался у двери. Приоткрыв, скользнул в щелочку. Столь же осторожно прикрыл за собой.
Светильник вспыхнул от первой же искры. Суи поставил плошку с горящим фитилем, торчащим из масла повыше. И приступил к поискам.
В пристройку у входа они, дожидаясь темноты, натащили всего, что попалось под руку. Нашлась там и небольшая бутылка зеленого вина. Вытащив тугую пробку зубами, Бертран сплюнул песок — горлышко запачкалось. И от души хлебнул. Огненная волна, прокатилась по телу, даруя членам отдохновенье, а голове — блаженную пустоту. Нахрен всех кабанов смыло. Для закрепления результата, Суи еще раз приложился к бутылке. А потом еще раз. Ну а когда там осталось на самом донышке, буквально ладонь-полторы, он замахнул в четвертый раз, досуха. Достал вторую, лихо сковырнул пробку…
И вернулся к больному вопросу «что будет». При этом, совершив революцию в сознании, маленький шажок для человечества и огромный прыжок для самого себя. От простого «что день грядущий мне готовит», Суи перешел к «что я сделаю для…»
А для чего, собственно?