Страница 9 из 11
Ему приходилось крупно перепечатывать задания на нескольких листах бумаги, потом их склеивать, а потом все это складывать вчетверо, чтобы получить сверток размером с нормальный лист.
Очки Лиама представляли собой удивительное зрелище. Линзы в них были настолько толстыми, что дужки не складывались, и из-за этого очки не помещались в чехол. Обычные заушники были недостаточно прочными, чтобы удержать эти линзы, так что вместо них Лиам приладил куски кабеля. Острые края линз царапали Лиаму щеки, а сами линзы были настолько толстыми, что создавали оптические искажения. Двояковогнутые линзы могли бы быть еще в два-три раза толще, если бы они были созданы из обычных материалов – но их сделали на заказ из особого пластика с высоким показателем преломления в одной лаборатории в Канзас-Сити. «Они были неубиваемые, – сказал мне Лиам. – Если их уронить, они не разобьются: они разобьют то, на что упали».
В это время Лиам уже не столько читал, сколько расшифровывал текст. Он делил буквы на округлые и прямоугольные и дальше еще на семь категорий в зависимости от формы. Например, строчная с и строчная e были в одной категории, так как они похожи друг на друга по форме. Лиам пытался угадать, какую букву он видит, запоминал ее и переходил к следующей. Буква t на конце слова резко выделяется, так что слово из трех букв, где последняя буква торчит над остальными, вполне может оказаться словом cat (кошка). Очевидно, что при дешифровке Лиам сильно полагался на контекст. Все это крайне утомительно, и Лиам в итоге возненавидел читать.
Неудивительно, что уроки Лиам делал бесконечно долго. Он начинал работать надо домашним заданием еще в автобусе по дороге домой, слушая аудиозаписи. Его слух был острее обычного, и, как и многие другие люди со слепотой или очень плохим зрением, он обрабатывал звуковую информацию быстрее, чем люди с нормальным зрением. Ему казалось, что большинство людей настраивают звук на аппаратуре слишком громко. Слушая речь экранного диктора – программы, которая зачитывает текст на экране – он ставил настолько высокую скорость, что многие из нас не успевали бы понять такую речь. Приехав домой, он занимался до 23 часов, а утром вставал пораньше, чтобы закончить уроки.
К счастью, Лиам обладал феноменальной памятью. Когда он был маленьким, мама читала ему страницу книги, и Лиам, который ненавидел сидеть спокойно, спрыгивал с дивана и дословно повторял весь текст. В средней школе он углубленно изучал математику несмотря на то, что не мог разглядеть запятые в десятичных дробях, даже если числа были набраны крупным кеглем: Лиам мог запоминать числа и проводить в уме сложные длинные подсчеты. Как и другие люди со значительными нарушениями зрения, он выработал исключительную рабочую память, чтобы компенсировать зрительные проблемы.
Но весь этот тяжелый труд не обходился без последствий. В течение учебного дня зрение Лиама ухудшалось, а цвета блекли. Хуже всего он видел красный цвет, который выцветал до коричневого, тогда как синий – любимый цвет Лиама – терял яркость меньше всего. Даже на пике зрительных возможностей он с трудом отличал оранжевый от красного. Возможно, его проблемы с восприятием красного цвета и любовь к синему были связаны с тем, как наша зрительная система распознает цвета[46]. Мы лучше всего распознаем красные и зеленые цвета преимущественно в той области, которую видим центральной ямкой; синий же мы воспринимаем более равномерно по всему полю зрения за исключением самого центра. Если в течение дня в восприятии Лиама выцветали красные и зеленые, но не синие цвета, то, возможно, он все больше и больше терял центральное зрение. Учитель математики заметил, что Лиаму тяжело различать цвета, когда они работали с цветными кубиками: он спросил Лиама, какой кубик нужно убрать из башенки, чтобы спереди или сбоку башенка продолжала выглядеть так же, и Лиам успешно решил эту задачу, но отличить кубики по цвету он не смог.
Но, судя по всему, только учитель математики понимал все трудности, с которыми столкнулся Лиам. Не будучи полностью слепым, но при этом едва обладая зрением, он застрял между двумя мирами. Если бы он был слепым, все было бы гораздо проще, поскольку в этом случае школа предложила бы ему учебники, изданные шрифтом Брайля. Школьную специалистку по чтению когда-то научили тому, что у людей с альбинизмом острота зрения снижена, но остается стабильной, и для чтения им просто нужен более крупный текст. Она проигнорировала кошмарную близорукость Лиама и отмахнулась от всех просьб о помощи, заявив, что он просто капризничает. Школа диктовала, что и как Лиам должен учить, и ему приходилось подстраиваться под эти требования.
Синди была изобретательна и здорово поддерживала Лиама: она попыталась компенсировать все эти трудности особой семейной традицией под названием «темная ночь». Раз в неделю они выключали свет во всем доме и в темноте ужинали и играли в «Монополию» со шрифтом Брайля. Как говорила Синди, в обычной жизни преимущество почти всегда было не на стороне Лиама, но в «темную ночь» все менялось: полагаясь больше на тактильные ощущения, звуки и пространственную память, нежели на зрение, он мог передвигаться в темноте лучше всех остальных.
«Как далеко ты видишь?» – как-то раз спросил маму Лиам. «Я физически ощутила это как удар в грудь», – написала Синди, когда она осознала всю суть этого вопроса. «Я до сих пор помню цвет неба в тот день и все, что я видела вокруг, пока я оглядывалась и пыталась установить границы своего зрения». Границ не было. Ночью она видела звезды, расположенные на расстоянии многих световых лет от нее. Для Лиама расположенные вдали объекты не казались размытыми: их для него не существовало, так как он их просто не видел. Хорошее зрение позволяет нам обозревать широкие виды и видеть далекие объекты. Лиам не имел об этом ни малейшего представления.
Когда Лиаму было двенадцать лет, и его зрение продолжило ухудшаться, доктор Тайксен предложил провести ему ленсэктомию: в результате этой операции из глаз Лиама удалили бы хрусталик. В наших глазах есть две структуры, которые фокусируют или преломляют свет: это роговица и хрусталик. Глазные яблоки Лиама были настолько вытянуты в длину, что отраженный от предметов свет фокусировался перед его сетчаткой, но, если удалить хрусталик, свет бы преломлялся только роговицей и фокусировался бы дальше, как раз на его сетчатке. Это улучшило бы его остроту зрения и, как подчеркивал доктор Тайксен, исключило бы необходимость в толстых очках, чтобы смотреть вдаль. Однако без хрусталика Лиам больше не смог бы фокусировать взгляд на предметах, расположенных вблизи, и ему бы понадобились бифокальные очки или очки для чтения. Лиам и Синди задумались над тем, чтобы сделать операцию, но в конце концов отказались от этой идеи.
Однажды, когда Лиам был в средней школе, он позвонил маме и пожаловался на то, что он замерз и ему нужен свитер. Позднее они поехали в конюшню, чтобы посмотреть, как брат Лиама катается на лошади, но Синди заметила, что Лиама лихорадит, и они уехали домой. Температура у него оказалась выше 40,5 °C, и Синди с трудом смогла ее сбить.
Незадолго до болезни Лиам прошел проверки у специалистки по чтению. Все было в порядке. Спустя три недели ожидались еще контрольные, на которые Лиам пришел уже после болезни, и во время второй группы тестов он вообще не мог ничего прочесть. Он ничего не понимал и не запоминал. В восьмом классе Лиам углубленно изучал математику, но в девятом и десятом классе у него начались проблемы. Его речь свелась к резким коротким фразам. Раньше он был спортивным ребенком и постоянно двигался, но теперь Лиам постоянно чувствовал себя слабым и уставшим. Он всегда был худым, но теперь набрал вес. Он постоянно плакал: Синди это поражало, потому что Лиам никогда не плакал. Даже когда у него начали выпадать волосы, многие говорили ему, что все проблемы только у него в голове, а специалистка по чтению по-прежнему считала, что Лиам просто пытается привлечь к себе внимание, и никакая помощь ему не нужна.