Страница 43 из 58
Вне операционной Зохра столкнулась с еще одной сложностью: большая часть пациентов говорила на суахили, который она не понимала. На третьем году обучения она уже знала, что ее, как и всех ее однокурсников, отправят в какую-либо удаленную область, чтобы опрашивать пациентов, фиксировать истории болезней и нарабатывать медицинскую практику, поэтому летом перед началом третьего курса она наняла репетитора и с середины июля по октябрь брала у него уроки суахили. Первый ее опрос пациента прошел неудачно: она совершенно ничего не поняла, но не из-за глухоты, а из-за языка. Чтобы справиться с этой проблемой, она выучила самые распространенные вопросы и ответы на них. Рассказывая мне об этом, она вынула тканевый мешочек, который привезла с собой в кофейню, и вытряхнула на стол его содержимое. Из мешочка высыпалась гора розовых карточек разных размеров, на которых с одной стороны были написаны слова на суахили, а на другой – их перевод на английский. Например:
Sijisikii vizuri – «Я плохо себя чувствую»
Nimechoka – «Я чувствую усталость»
С помощью этих карточек Зохра устроила себе экспресс-курс суахили. Но ей было недостаточно просто выучить слова, и это она проиллюстрировала, набросав на салфетке две фразы по-английски:
“Do you have fever?” (Чувствуете ли вы жар?)
“You do have fever.” (Вы чувствуете жар.)
Она указала, что разницу между утверждением и вопросом здесь можно определить по порядку слов. Но в суахили все иначе. Она добавила на салфетку перевод этих фраз на суахили:
Una homa?
Una homa.
Чтобы уловить разницу между этими двумя фразами, нужно чувствовать восходящую интонацию, но именно это Зохра слышала с трудом.
Чем больше Зохра опрашивала пациентов, тем лучше она могла предугадать их ответы. Она обнаружила, что может сама управлять ходом опроса, ведь она задавала вопросы, а пациенты только отвечали. Сложнее всего ей было работать в психиатрии, так что таких пациентов она по возможности опрашивала по-английски: если пациент говорил что-то странное, Зохра не могла понять, то ли у него галлюцинации, то ли она услышала что-то не так. А вот в педиатрии ей было легче. Там были, к примеру, такие вопросы: «Есть ли у ребенка температура?»
Если бы Зохра осталась в Танзании, скорее всего, она бы стала акушером-гинекологом, хотя она также рассматривала удобные для глухих людей специальности вроде офтальмологии, патологоанатомии, радиологии, клинических исследований и здравоохранения. Она еще не знает, как применит свое медицинское образование в Канаде, но уверена, что хочет помогать другим людям. Больше всего в учебе ей понравилось, когда на третьем курсе ее отправили на удаленную сахарную плантацию. Она до сих пор помнит, как вышла из автобуса посреди огромных лугов, над которыми стоял запах ферментирующегося сахара и мелассы сахарного тростника: там находилась больница на девяносто коек, обслуживавшая людей с плантации и ее окрестностей. Зохру переполняло волнение. Сможет ли она, глухая женщина, наладить контакт с пациентами и стать хорошим врачом?
Как и Лиам, Зохра решала проблемы поочередно. Она заказала специальный снабженный дисплеем стетоскоп, который усиливал звуки, исходящие от сердца и легких. Во время обхода пациентов она носила с собой особое, очень легкое цифровое устройство для измерения давления, которое помещалось у нее в кармане. Но прежде всего она работала над своим суахили.
Зохра невероятно гордится тем, что выучила суахили. В школе она получила высший балл по французскому языку, но то был школьный французский, а не повседневный язык, который нужно использовать в работе. Выучив суахили, она не просто обрела практический навык. «Есть глубочайшее счастье в том, чтобы иметь возможность поговорить с пациентами, наладить с ними контакт, выучить их язык и установить с ними связь», – писала мне Зохра. С кохлеарным имплантатом Зохра научила себя слышать, перестроила весь свой перцептивный мир и в итоге смогла войти в мир и жизни своих пациентов. Когда она уже отучилась два года в медицинском институте, декан признался, что если бы он с самого начала знал, что Зохра глуха, он бы ее не принял. Если верить главному врачу ее больницы, Зохра стала первым глухим доктором в Танзании.
Заключение. Мастера спорта по восприятию
Если мы надеемся что-либо выполнить с легкостью, мы должны сперва научиться выполнять это с усердием. Сэмюэл Джонсон, цит. по Д. Босуэлл, «Жизнь Сэмюэля Джонсона»[231].
Сто сорок тысяч транзисторов в моем черепе даруют мне звук, но они не могут заставить меня слушать. Майкл Хорост, «Восстановленный» (Rebuilt: How Becoming Part Computer Made Me More Human (New York: Houghton Mifflin, 2005), 183).
Впервые в жизни я начала видеть мир трехмерным благодаря курсу зрительной терапии, на котором я научилась координировать работу обоих своих глаз[232]. В этом новом трехмерном мире даже повседневные вещи выглядели невероятно прекрасными. Я видела пустое пространство между листьями деревьев и между падающими снежинками. Если я смотрела в зеркало, я с удивлением обнаруживала свое отражение не на его поверхности, а за ней, в отраженном зеркалом пространстве. Я не просто видела по-новому: я видела мир таким, каким я никогда не могла себе его представить. У меня не было зрительного опыта, который бы подготовил меня к этим ощущениям – к восприятию пространства между предметами.
За пределами узкого круга семьи и друзей доктор Оливер Сакс был первым человеком, которому я рассказала свою историю[233]. Поскольку именно он описал историю Верджила, слепого человека, который обрел зрение во взрослом возрасте, а затем отринул его, доктор Сакс особенно заинтересовался моей реакцией на получение стереоскопического зрения. Испытывали ли я когда-нибудь смятение или тревогу из-за своих новых зрительных возможностей? «Иногда», – ответила я ему. После того, как я начала видеть мир трехмерным, я начала бояться высоты, что особенно остро ощутила, когда шла в горах вдоль обрыва. Но в основном мое новое зрение дарило мне радость и совершенно детский восторг.
Трехмерное зрение больше радовало меня, чем тревожило, поскольку оно заострило и улучшило мое восприятие мира. Я видела объем и пространство там, где раньше я должна была только догадываться о его наличии. Мир словно расширился, но предметы в нем остались узнаваемыми и были организованы в пространстве примерно так же, как и раньше. Мне не пришлось перестраивать весь своей перцептивный мир: все для меня было понятным.
Но для Лиама и Зохры все сложилось совсем иначе. Чтобы научиться видеть и слышать, они должны были коренным образом изменить свое восприятие мира и напряженно искать смысл в получаемой информации. Там, где мы видим самые обычные предметы, Лиам видел только линии и цветные пятна. Для Зохры все звуки – голоса, шум мотора, шелест дождя – поначалу сливались в невнятную кашу.
Великий психолог Уильям Джеймс однажды предположил, что младенец при рождении попадает в мир «цветущей, гудящей неразберихи»[234]. Описание Джеймса прекрасно отражает хаотичный, пугающий мир, в котором обнаружили себя Лиам и Зохра, но почти наверняка не имеет ничего общего с реальным опытом новорожденного. Младенцу в первую очередь нужны органы чувств и взаимодействие с теми, кто о нем заботится. В течение нескольких дней после рождения дети уже могут узнавать лицо и голос матери, а в течение полугода становятся особенно чувствительны к звукам родного языка и к тем лицам, которые они чаще всего видят[235]. Маленьким детям не нужно опираться на свои органы чувств, чтобы переходить через оживленный перекресток, читать печатный текст или понимать голос другого человека по телефону. Их восприятие соответствует их нуждам и предоставляет им информацию о самых важных для них объектах и звуках окружающей среды.