Курс на прорыв

«Пётр» по-прежнему шел, не включая свои РЛС — в пассиве. Давя 30 узлов, сумел нагнать тот самый контейнеровоз, ради которого «приседал» «Орион». Судно было старое и ползло, едва покрывая 8 миль за час, направляясь в порт Папеэте на Таити. В жарком мареве тропических широт видимость была не более 30 кабельтов, и контейнеровоз выдал себя лишь радиообменом и слабым сигналом паразитных боковых лепестков курсового радара.

Ночь навалилась скоротечно, раскинув чёрную скатерть неба с ноздреватым «караваем» луны, накрошив звёздами, а по краям (по горизонту) бахрома марева, на удивление не осыпалась росой.

Влажные испарения наоборот — загустели, стелясь над океаном, продолжая нервировать сигнальщиков.

Рисковать не стали, периодически кратковременно включали навигационную РЛС и ловили признаки судоходства, по характеристикам говорящие о себе как о сугубо гражданских судах. Хотя вблизи крейсера никого не наблюдалось.

Понятие «затерялись» можно было бы применить, если обозреть Тихий с орбиты… и не особо изощрёнными средствами. Или с самого низу — с борта корабля. Когда от горизонта до горизонта беспросветные мили и ни одного островка-берега и судёнышка.

Классик, воспевающий, как «тиха́ укра́инская ночь», даже не подозревал, как тиха́ тропическая. Даже диспетчеры управления воздушным движением международного аэропорта Фаа́а (что на Таити) свели вещание до минимума. А с горизонта слизнулись любые посторонние локаторы.

Вахта КП РЭБ (командного пункта радиоэлектронной борьбы), заступившая в 20:00, ещё застала красный шар солнца, заметными миллиметрами оседающий в океан. Затем смена. И вымученным бдением последовала та самая нелюбимая «собачья», которая в том же нудном режиме почти уж и истомилась, как по закону подлости в самом конце выдала нежданный напряг.

В рубке полумрак. Старшим был Скопин. Ночная вахта почти «просвистела», незаметно и спокойно, за чаями-кофеями, ленивыми разговорами, вконец разморив старпома, бессовестно засвистевшего рулады в командирском кресле.

Утро колышет коварно (нас — спящих) предательски давящим мочевым пузырём, провоцируя стадию сна со сновидениями. Хотя до восхода было ещё не менее часа.

Скопин дёрнулся, подавшись вперёд, блеснув белками в свете приборов, съехал с кресла, застыв вопрошающей статуей:

— Ёпть!

— Что такое? — одновременно с подколом и участием спросил вахтенный — молодой лей [3].

— Да, блин, приснилось… колокола «громкого боя». Фу ты! Думал, «боевая».

— Это не «колокола», а скорей бубенцы твои тебя подняли. Что там за бабёнка боевая приснилась?

— Ох, — уронив взгляд на выпирающую ширинку, почувствовал себя дурацки. То, что выглядело своего рода бравадой перед женщиной, в мужской компании показалось нелепым выпячиванием.

— Ща я, — неоднозначно давая понять, что направляется в гальюн, Скопин у двери обернулся и выложил с непонятным выражением лица: — Ну, было… стои́т такая, со спины, ножки стройные, юбчонка короткая по самое «не хочу». Всё понимает, чувствует, но не оборачивается. Зато изогнулась, чуть наклонилась, вообще приоткрыв то… на самой грани: где ещё ноги, уже попка и самое пикантное — манящим затемнением в плавном перекрестье. Так и захотелось ей туда… под хвостик.

— И? — тут же завёлся лейтенант.

— Я ей: «А если тебя соблазнить?»

— А она?

— А она: «Потом видно будет!»

— А ты?

— Говорю: «Когда наступит „потом“, как только станет „видно“, пусть „будет“ то, что будет!»

— Красиво! А дальше?

— Да, блин… знаешь, как во снах бывает — засада. Она оборачивается и… преображается, превращаясь в буфетчицу нашей столовки… как её?

— А-а, Зина, — со знанием дела подсказал лей и разочарованно: — И всё?

— Да в ней же центнер…

— Не нравятся толстушки? — скалясь.

— Нафиг! У женщины и без того хватает пикантных складок, чтобы перебирать ещё и жировые.

Лейтенант, продолжая глумливо ухмыляться, показал одобрительный большой палец.

— Вот она-то, Зина эта, пасть и открыла сиреной «громкого боя». Проснулся.

— И торчит…

— Да иди ты… — старпом, наконец, скользнул за дверь, отправляясь по своим надобностям.

А вернулся — летёха уже принимал данные эртээсников.

— На станции РТР «отбилась» отметка, — посвятил он в проблему старпома, — прямо по нашему курсу. Слабый (сигнал, я имею в виду), но вполне чёткий. Обычная навигационная РЛС, судя по параметрам.

Скопин доложил на ГКП, пока не находя особой проблемы, ожидая. На всякий случай уточнил обстановку в радиоэфире — молчок и повода для беспокойства пока нет.

— Периодичность доклада — пять минут.

— Есть.

— Сигнальщиков предупредили?

— Так точно.

Проходит первая пятиминутка с докладами по цели, затем вторая: параметры, пеленг, сила сигнала, которая неизменно растёт.

Наконец реагирует ГКП, уточняя в информационном центре классификацию цели и время её первого обнаружения.

Вот тогда становится понятен предмет беспокойства: почти двадцать минут наблюдается в курсовом секторе работа чужого локатора, дистанция до которого устойчиво уменьшается (потому как сила сигнала растёт), а собственная РЛС («Вайгач»), пусть на кратковременном включении, но ни фига не видит!

Тут ГКП голосом Терентьева выходит напрямую на КП РЭБ, требуя доложить целевую обстановку.

Скопин переглянулся с вахтенным.

— Они что, командира с койки подняли?

Ситуация прямо начинала накаляться. Уже явно вся вахта (ГКП, БИЦ) в полной мере выходит из полудремотного состояния. С КП РЭБ полились данные непосредственно на ГКП, сводя интервалы докладов к минимуму.

На мостике понимают — ситуация чреватая…

— Может, врубить прожектора — пошарить?

— Командир на ГКП — ему решать.

— Что же за хрень-то такая? РЛС сами по океану не плавают, что-то же там должно быть?

Сила сигнала растёт. Пеленг начинает неторопливо уходить вправо — это «Пётр» положил рули «лево на борт». Доклад уже каждые тридцать секунд.

И тут сигнальщики в очередной раз отчитались:

— Навигационные огни на «десять»!

— Ёханый бабай, — вырвалось у Скопина.

А ещё спустя пятнадцать секунд радостный возглас радиометриста с поста РЛС «Вайгач-У»:

— Цель обнаружена!