Танец теней

«Никогда…»

Только бы разобрать, что там дальше…

Никто долго вглядывался, вложив все свои силы. Буквы расплывались, разбегались в разные стороны, словно играли в чехарду. Он даже принялся водить пальцем по гравировке, но уловить слова было сложно.

«Никогда не…»

Последнее слово было долгим. Таким же долгим, как «никогда», маленькая вечность на поверхности компаса.

«Никогда не теряйся», – вдруг прочитал он и содрогнулся от этих слов.

Он отвёл глаза от компаса и удивился. На горизонте стоял всё тот же силуэт, что и в первый раз, но теперь он показался значительно ближе. Никто даже почти смог рассмотреть его. Судя по росту и фигуре, это был ребёнок, просто мальчик, зазывавший его за собой. Никто бросился к нему навстречу. Он не знал, как долго он шёл, просто продолжал идти всегда вперёд, но силуэт так и не приближался к нему, оставаясь всегда на черте горизонта. Иногда он терял его из вида, но всегда неотступно замечал снова. Может, если бы Никто шёл в привычном ему мире, то давно бы состарился, может, за это время сменились бы тысячелетия, но только не здесь, да и мало чего он помнил о своей прошлой жизни и о её законах.

Компас и этот мальчик напоминали ему о чём-то важном. Он не мог понять, о чём именно, но согласился играть по правилам этой запутанной игры. Никто видел все цветы мира, некоторые названия он даже сумел вспомнить, но, когда добрался до поляны из белых цветов, всё равно оказался ошарашенным от их красоты и тотчас забыл и о мальчике, и о компасе, и обо всём остальном.

Эти белоснежные мягкие лепестки, что стали ей периной. Ему даже почудилось, что он может слышать сонное благоухание из их чашечек, что он способен тоже лечь прямо здесь и уснуть подле неё. Бескровные губы были плотно сомкнуты, как и веки с чёрными длинными ресницами. Её кожа напоминала известняк. Лицо, не тронутое ни солнечным лучом, ни румянцем, было спокойно и божественно прекрасно. Длинные светлые волосы расплескались по обеим сторонам её тела, и ни малейшее дуновение ветерка не смело их потревожить. Под скромным шёлковым платьем покоились округлые груди, такие же неподвижные, как и время. Она тщательно спряталась. Сделала так, чтобы никто не нашёл белых цветов. Не просто цветов – асфоделей, символов смерти. Асфодели. Как он мог забыть их название? Они росли на могилах умерших. Они росли в Аиде. На них спала смерть. Волшебные цветы вечного забвенья.

Никто нашёл её. Нашёл смерть. Он не понимал, зачем должен был это сделать. Просто идея о том, что в его силах что-то изменить, кажется, очень давно была посеяна в его голове. Словно это была его загробная миссия, о которой он никогда не знал. Найти смерть – за этим он здесь. Но вот отыскав её, наконец, он не знал, что делать дальше. Уснуть он не мог. А как разбудить её – просто не знал.

Кто разбудит смерть? Никто.

Никто подошёл к ней. Не смея возвышаться над властительницей жизни, он наклонился, сел подле на белоснежные асфодели и ещё долго сидел и смотрел на бесподобное лицо. Он даже боялся её потревожить, но знал, что должен. Иначе, зачем ещё он её искал? Он и есть Никто. В его силах всё исправить. Исправить мир живых и мир мёртвых.

Но как разбудить её? Нельзя же просто взять и потревожить. Нельзя заговорить, закричать, чтобы она проснулась. Он не мог так поступить. Она же была совершенной, она стояла и над живыми, и над мёртвыми. Одна единственная, воплощённое божество.

Он наклонился ниже над мирным неподвижным лицом, ещё недолго рассматривал ровные, правильные линии, плавные изгибы, а затем нагнулся ещё ниже и поцеловал её в губы.

Глава XVII. Персефона

556-557 день после конца отсчёта

И она проснулась. Чуть вздрогнули веки, смежённые вечным сном, прежде чем освободить её неземные глаза. В её лице мгновенно ожили все мыслимые и неподвластные пониманию эмоции и выражения, она глубоко вздохнула, и грудь вновь замерла без движения.

Стихийная богиня, заточенная в человеческой оболочке, оперлась рукой о пружинистую траву и приподнялась, чтобы встать. Никто вдруг испугался этого движения, вскочил сам на ноги и озабоченно подал ей руку, предлагая помощь, но она даже не взглянула на протянутую ладонь, распрямилась, воздушным мановением руки расправила складки на платье и, приняв величественный вид, посмотрела на него с вызовом и грозным осуждением. В её сказочных глазах горело истинное прозрение.

– Спит она среди цветов: белых, в царстве вечных снов. – Произнесла она мелодично. – Кто разбудит смерть? Кто? Кто? Но ответ один…

– Никто… – закончил он за неё.

Смерть чуть нахмурила изящные брови:

– Никто, – повторила она со скрытой насмешкой, с вызовом. – К чему это? Или ты до сих пор считаешь себя Никем, Аластор? – спросила она.

– Нет. Больше не считаю, – признался он, пряча глаза, не смея выносить её взгляд на себе.

– Ты всё вспомнил? – Её голос гремел мелодичной симфонией. Он был и пугающим, и прекрасным одновременно.

– Да. Я всё помню теперь…

Она молчала какое-то время, а он не мог посмотреть на неё.

– На что ты надеялся? – спросила смерть. – Зачем ты здесь?

– Ты спала… и я понял, что смогу разбудить тебя, – ответил Аластор.

– Считаешь себя избранным?

– Нет.

– И правильно, – строго согласилась она и опять замолчала. – Ты не смотришь на меня и не заговариваешь первым. – Произнесла она, в конце концов. – Ты меня боишься?

Он поднял голову, взглянул прямо в её дикие потусторонние глаза, в идеальное и грозное лицо.

– Я не хочу оскорбить тебя, – сказал он.

– К чему был этот поцелуй? – спросила смерть.

Он замялся.

– Решил, что только так можно снять чары? Это не сказка, Аластор. – Она протянула к нему тонкое запястье с длинными воздушными пальцами на точёной кисти. – Потрогай, если не веришь. Я настоящая.

Он с сомнением взглянул на её руку. Что делать? Доказать, что ничего не боится? Но это была ложь. Вдруг опять разозлится на него? Может, до неё никто не вправе дотронуться?

Аластор взял её за руку. Кожа оказалась нежной, как шёлк, тонкой, холодной, он поднёс ладонь к губам и нежно поцеловал в тыльную сторону, на что она ничего не сказала.

– Как мне называть тебя? – спросил он. – Смерть?

– Смерть – это не имя, – ответила она. – Имена нужны смертным, чтобы обозначать своё лицо. Такие, как я, обходятся без них. Люди дают мне тысячи имён для тысячи моих ликов. Выбери любое.

– Персефона, – произнёс Аластор.

Смерть кивнула:

– Годится.

– Я преклоняюсь перед тобой, Персефона. – Сказал он. – И восхищаюсь тобой.

– Ложь! – отрезала она, вырвав у него свою руку. – Ты считал, что равен мне! Ты убивал, отбирал мои жертвы! Называл это своей работой, превратил в свою миссию. Думаешь, что достоин быть мной?

– Нет… – ответил он. – Мне жаль за всё то, что я делал…

– Вновь ложь! – Персефона не на шутку разозлилась, шагнула к нему и нависла над ним. – Я вижу тебя насквозь, не смей мне врать! Ты не умеешь сожалеть о своих преступлениях. Чего ты хочешь от меня?

– Выбраться отсюда, – прямо ответил Аластор. – И, если возможно, увести кое-кого с собой.

Он думал, она ударит его, повергнет в траву, испепелит на месте. Интересно, можно умереть ещё раз, когда ты уже мёртв?

– Ты не имеешь права просить за других, – заявила смерть. – Слишком много возомнил о себе?

– Я же всё вспомнил. – Нашёлся он. – Вспомнил, кто я, и как умер. Теперь я могу помочь вспомнить и ей… а может, и кому-то ещё… Я не могу здесь оставаться, я нужен сёстрам…

– Назад дороги нет ни для кого, Аластор, – отрезала смерть. – Ты мёртв. Не существует способа это изменить.

– Должен быть, – не сдавался он. – Не важно, избранный я или нет, я разбудил тебя. И я вспомнил, кто я. Ты тоже знаешь, что мне здесь не место, это твои законы!

– Ты ничего не знаешь об этом мире и его законах! – сказала Персефона. – Та загадка и миссия пробудить ото сна смерть – была не для тебя! Хочешь найти выход? Тебе придётся пойти со мной, и я покажу тебе все возможные. – Она снова протянула ему руку, и на этот раз Аластор, не раздумывая, сжал её в своей.