Страница 49 из 57
На плюшевой столешнице вдруг разразился звонкой школярской трелью аппарат, стилизованный «под малахитовую шкатулку».
– Почти уверен, что это он, – снял Алексей Иванович трубку с витых рожков.
Через минуту напускное легкомыслие «гениального сыщика» покинуло статского советника, он вскинулся, едва не опрокинув на плетеном шнуре увесистый «малахитовый» аппарат:
– А ты, каналья, что возился?! Что-что?! Сразу телефонировать!
Трубка отчаянно звякнула на рожках.
– Бархатов!.. – едва сдерживаясь, чтобы не рыкнуть, процедил советник.
– Что он? – невольно возбуждаясь, подскочил и жандарм.
– Отправил гостиничного посыльного с багажом на вокзал.
– А сам?
– А сам распорядился о чем-то какой-то «темной личности», как характеризовал ее мой филер, дежуривший постоянно в фойе, и… У вас оружие с собой? – неожиданно спросил Алексей Иванович, выбираясь из-за стола.
– Конечно… – подполковник машинально нырнул рукой под полу мундира. – А что, думаете, понадобится?
– Если успеем… – проворчал Алексей Иванович уже на пути к дверям. – Только что у штабс-капитана был его подчиненный с коммутаторной станции. Какой-то подпоручик, и теперь Бархатов, отослав вещи на вокзал и послав вперед «темную личность», бросился за ним вдогонку. После убитого Генке это вас на какие-нибудь мысли наводит?
– Только на одну, – проворчал жандарм, торопливо застегивая крючки на красном вороте мундира. – Он пошел с тростью?
Комментарий
Давнишняя поговорка насчет того, что русские долго запрягают, да быстро едут, имела все шансы в очередной раз подтвердиться на Черном море. «Запрягать» пришлось достаточно долго, сначала несколько месяцев, а потом и год с лишним. Но не потому только, что два однотипных могучих линкора, «Императрица Мария» и «Екатерина Великая», каждый из которых был почти по всем статьям сильнее проклятущего «Явуза», не могли появиться по мановению руки, – их надо было построить, спустить на воду, вооружить. Очень уж неожиданным, далеко не всеми предвиденным было стремительное превращение турецкого флота, силы второстепенной, в первостепенную силу, в грозного врага. И тактику «сумрачный германский гений» избрал эффективную, и технические новинки применял, и разведывательной, шпионской и диверсионной сетью неслабой своей умело и старательно пользовался.
Но все же первый, задуманный как шоковый, налет всего германо-турецкого флота обернулся не столько шоком, сколько наукой для флота русского. Уже скоро последовали ответы – раз от разу все более серьезные, так что «счет» не только сравнялся, но намного склонился в пользу флота России.
«Старые», додредноутного типа линкоры не могли угнаться за новейшими немецкими крейсерами, но при каждой внезапной встрече били все чувствительнее, сокращая их свободу действий и тем самым эффективность.
Эсминцы и крейсера перехватывали или топили турецкие транспорты, так что уже к первой зиме неприятельский флот, да и Турция вообще, стали ощущать нехватку угля.
Боевые корабли успешно стали не только перехватывать транспорты, но и обстреливать турецкие войска, существенно помогая отважным русским воинам громить и в конечном итоге наголову разгромить вторгшуюся на юго-запад Кавказа армию Османской империи.
А минные постановки с каждым разом наносили все больший урон неприятельскому флоту, так что уже в первую военную зиму главная ударная военно-морская сила Стамбула в нем самом в основном и обреталась.
Ночью на бульваре
…За тростью Васька следил как завороженный. Ее вовсе не было бы видно во мраке да на черном фоне распахнутого пальто, если бы рукоять слоновой кости не сливалась в сплошной круговой мазок белой краски. С цирковой ловкостью штабс-капитан крутил трость в руке, но видно было, что проделывал он этот трюк хоть и безупречно, но рассеянно – в привычку, не глядя…
Сам штабс-капитан, обернувшись назад, на гулкое эхо мотора в тоннеле сквозного проезда, замер как вкопанный.
Из-под гостиничной арки, со стороны Екатерининской улицы вырвался размытый поток электрической желтизны. Показалось белое удлиненное рыло автомобиля с рачьими глазами фар на медном наморднике радиатора, с жаберными щелями на складном капоте.
«Руссо-Балт» – мгновенно узнал Васька автомобиль дяди, и, показалось, выдох облегчения опорожнил его душу от страхов и недоумения, а вдох радости наполнил ее уверенностью и решимостью.
Но… Еще секунда – и мир пошел кувырком, как узор в детском калейдоскопе. Только что гармоничный и радовавший глаз – и вдруг осыпался пестрой неразберихой.
Как так получилось, что он оказался прижатым спиной к груди штабс-капитана, а кадык его будто жестоко и неумолимо стиснули железные пальцы – гардемарин так и не понял. Дыхание перехватило – ни вздоха, ни выдоха, только тошнотворный комок в горле. Кажется даже, он услышал хруст адамова яблока – будто хруст настоящего яблока, раздавленного винтовым прессом, как на кухне у Глаши, где она давит по осени джем.
Эта картинка была последней перед его глазами и скоро стала меркнуть, размытая невольной влагой, сверкающей между ресниц молниями, – фары слепили в упор.
Он даже не испугался, не успел.
Но, видимо, уже без памяти, вдогонку уходящему сознанию, он проделал то же, что сделал когда-то за углом Дерябинских казарм. Тогда вот так же душил его локтем на животе рязанский здоровяк по кличке Харя со старшего курса. И тогда…
На глухо звякнувший в ушах выстрел Васька уже не обратил никакого внимания. Не испытал и никакого облегчения, когда железная хватка на горле ослабла и он наконец-то высвободился из-под трости и кулем опустился на колени…
Странно, что считаные секунды полузабытья Мишка пересказывал ему потом битый час, и не один, и еще всякий раз припоминал подробности.
– А он увидел направленные на него револьверы, улыбнулся так и говорит: «Стой».
То пуча, то щуря карие глаза, Мишка пытался изобразить злодея штабс-капитана. Выходило смешно и ничуть непохоже. Как в старой американской фильме «Машина-антропоид из будущего».
– «Еще шаг и сверну мальчишке голову, как куренку!» – с патетической злобой прошипел Мишка.
– Что, так и сказал? – Васька по-детски обиженно поджал пухлую губу.
– А… – спохватился приятель. – Нет, конечно, он сказал – цыпленку, немец же. Он и слова-то такого не знает – «куренок». Только в ресторане и слыхивал «цыпленок табака». Это я так, по привычке.
Но Василий не показался утешенным.
– Мальчишка?.. – угрюмо бормотал корабельный гардемарин Иванов, приписанный к геройскому миноносцу «Лейтенант Пущин» для прохождения…
– Так это грязный шпион говорил, пока ты ему не показал, с каким «мальчишкой» он имеет дело! – жарко вступился Михаил за Василия перед ним же самим.
Гардемарин не смог сдержать самодовольной улыбки, даже попытался подкрутить едва пробившиеся усики – пощипал белесые волоски.
И впрямь было чем гордиться. На грани потери сознания, притиснутый к груди штабс-капитана тростью, как тупым лезвием капкана, он успел-таки что есть сил, а с учетом беспамятства, то скорее дури топнуть каблуком сапога по лакированному носку вражьей туфли. Вспомнилось вдруг, что, как только получил на руки предписание, в первой же сапожной будке подбил каблуки стальными подковками. В классах этакий шик был под запретом, начальство, жалея старинные паркеты, принуждало отдирать звонкую печать шага…
Штабс-капитан Бархатов не то от боли, не то от неожиданности взвизгнул самым бабьим фальцетом. И, что примечательно, на чистом немецком: «Scheisse!» Рефлекторно отпрянул, потянув пленника за собой, но, видимо, так и не успел опомниться от боли – выпустил конец трости с медным наконечником.
Василий тут же провалился под трость.
Статскому советнику Иванову показалось, что он даже услышал, как колени племянника стукнули по булыжникам мостовой. И одновременно рухнуло куда-то в живот сердце сановника.