Страница 25 из 57
Далее никак не упоминается, что делал «Прут» всю ночь с 27 на 28 октября, день 28-го с учетом того, что ходу от Севастополя до Ялты при средней скорости судна 10 узлов – не более 4 часов.
Не комментируются ни содержание, ни реальное исполнение радиограммы, направленной командованием ЧФ на «Прут» поздним вечером 27 октября: «Ночь держитесь в море. После рассвета возвращайтесь в Севастополь, вскрыв, если явится неприятель, пакет 4Ш».
И никак не комментируется, почему «Прут» роковым для себя утром 29 октября шел к Гераклейскому полуострову с северо-запада, со стороны открытого моря, в то время как путь из Ялты лежит с юго-востока.
Обычные маршруты от мыса Сарыч до мыса Херсонес пролегают на расстоянии в 8 —10 кабельтовых от берега, там достаточные глубины, нет отмелей и скал, так что, кстати, даже «Гебен» со своей почти десятиметровой осадкой, равно как и линкоры ЧФ, проходили намного ближе к берегу, чем неглубоко сидящий минный заградитель.
И оставляется некомментированным, неопровергнутым, хотя и, несомненно, замеченным, сообщение немецкого Marine Rundschau за 1922 г., № 4–5, гласящее буквально следующее: «На рассвете 28 октября 1914 г. в виду турецких кораблей появился русский минный заградитель “Прут”, пытавшийся поставить мины и преградить им путь в море. Но “Гебен” был начеку, и “Прут” был потоплен».
Утром 29 октября произошло роковое столкновение, красочно описанное во множестве отечественных источников и основанное на сообщениях участников и очевидцев трагедии. Особенно впечатляет видение золотого креста, воздетого рукой священника, и то, что на линейном крейсере были настолько впечатлены доблестью минзага, что произвели салют холостым залпом из 150-мм орудий.
Получается, что «Прут» был потоплен дважды с разницей чуть более суток.
Некоторые наши историки и маринисты, правда, отреагировали на сие несоответствие примерно таким образом: «…Факты само собою опровергают ложное описание событий в германском изложении».
Ни в коей мере не соглашаясь с комментарием из того же немецкого Marine Rundschau о том, что «…таким образом, Россия первая начала свои враждебные действия, и в тот же день адмирал Сушон сосредоточил все свои силы у входа в Босфор, чтобы отдать им оперативный приказ для действия против русского Черноморского флота», все же предположим, что оба сообщения были достоверными.
А подоплека событий – иной.
Эбергард отправил 27 октября минзаг «в Ялту за пехотным батальоном» вовсе не потому, что перевозить солдат было не на чем – на Черном море находилось более 100 грузовых и грузопассажирских судов приличной грузоподъемности и по условиям военного времени готовых в первую очередь выполнять указания командования флотом.
И не потому, что хотел обезопасить главную базу флота от возможного взрыва одной шестой всего запаса мин ЧФ, поскольку и не предполагал возможность огневого налета следующим утром, о чем свидетельствует размещение кораблей на банках в два ряда, что практически исключало ведение ответного огня. И если бы предполагал, то приказал бы вывести подальше от Северной бухты еще четыре снаряженных «под завязку» минных заградителя, взрыв любого из которых разнес бы добрых полфлота и город в придачу.
А вот до последнего дня (он умер в начале 1919 года) Эбергард придерживался именно такой версии «отсылки» минзага «Прут», потому что иначе – предполагаем – мог считаться не только прямым нарушителем недвусмысленного приказа Ставки, но и провокатором, повинным в приближении войны с Турцией.
Выход в море из тщательно контролируемой Северной бухты Севастополя непременно документируется: не только «кто», «когда» и «по чьему приказу», но и «куда» и «зачем». А вот внешний рейд Ялты далеко не столь подконтролен, и ночной уход с него корабля мог попросту быть незамеченным. Обнаружили бы это лишь на рассвете, в конце октября в этих широтах не раньше половины седьмого, и то при отсутствии тумана. По основной версии, в это время «Прут» уже должен был находиться где-то на полпути к Севастополю.
Но мог, по нашей версии, на рассвете 28 октября действительно находиться в десятке миль юго-восточнее Босфора и производить постановку минного заграждения «в виду турецких кораблей». На предельной дистанции артогня «Гебена», то есть в 100 кабельтовых, но и на пределе видимости.
Десяток-полтора 300-кг снарядов главного калибра подняли громадные всплески. Не исключено, что еще и сдетонировала в воде одна из только что поставленных мин, добавив пламени и дыма.
Когда все рассеялось и улеглось, минного заградителя не обнаружено. Ушел, нырнул в туман, полосами стелящийся над морем, или потоплен? Проще и приятнее считать, что потоплен.
А вот дальнейшее движение турецко-германского флота происходит с учетом минной опасности. Все боевые соединения идут либо по разведанным и «опробованным» торговыми судами маршрутам, либо вслед за своими тральщиками. В частности, впереди «Гебена»-«Явуза» на всего лишь 10-узловом ходу производили траление миноносцы, или, как их именовали, «вспомогательные тральщики» французской постройки «Ташос» и «Самсун».
Нельзя исключить, что какие-то повреждения после первого столкновения были и на «Пруте» или же он выполнял еще какую-то постановку мин (косвенно это подтверждается сообщением с наблюдательного поста на мысе Сарыч об обнаружении в море на юго-западе луча прожектора) – во всяком случае, добирался он до места своей несомненной гибели более суток…
Севастополь. Дача статского советника Иванова
Продолжение
–…Вот бы мне написать этот черноморский «Варяг», но я совершенно его не помню. Как-то не обращал внимания на этот минный заградитель, – мечтательно пробормотал Жорж, оттопыривая пальцем явно непривычный ему стоячий воротник белого мундира.
– Пойдите, взгляните на «Дунай», – сухо посоветовал Алексей Иванович.
– И расспросите команду, – живо поддакнул капитан де Той. – Часть ее спаслась на двух шлюпах. И тех, кто не попал к туркам, подобрала подводная лодка «Судак».
– И что, они в госпитале?
– Кто-то, конечно, в госпитале. Но наверняка кто-нибудь и в Греческой слободке, в ресторане «Первостатейном» празднует счастливое спасение. Знаете, там, за театром… – капитан, спохватившись, прочистил горло, будто запершило. Замялся: – Точно не знаю где. Захотите, найдете-с.
– А ведь дельный совет, – с пьяноватой фамильярностью не то похвалил, не то поблагодарил капитана художник. – Пожалуй, так и сделаю.
Дождавшись, пока он удалился, Александр Алекзандр де Той заговорщицки кивнул статскому советнику:
– А вам, Алексей Иванович, я бы порекомендовал расспросить о тех странностях, что случились в крепости, совершенно иных людей. Например…
– Минера вашего? – с сомнением поморщился советник.
– Нет, что вы, отнюдь, – всхрапнул коротким смешком капитан, но тут же состроил лицо серьезности необыкновенной. – Я как найду – он тут где-то, – представлю вам штабс-капитана береговой обороны Бархатова. Евгений Маркович на тот момент был дежурный офицер крепостной коммутаторной станции. Он может многое рассказать, если, конечно, расспрашивать его станет такой дипломатический талант, как вы…
– Какая беспардонная лесть, – подтверждая в общем-то слова капитана, погрозил ему пальцем Алексей Иванович с шутливой гримасой. – Негоже, право, «морскому волку» и этак хвостом вилять.
«Морской волк» полыценно заулыбался, так же комично отмахиваясь, и оглянулся вокруг с неискренним любопытством:
– А где ваши бравые племянники? Я так слышал, «Лейтенант Пущин», на котором служат старший и младший, вошел в док на ремонт? А средний, что, как его…
– Кирилл… – улыбнулся одними губами Алексей Иванович.
Он и сам немало тревожился. И, право, было отчего.
Советник потер ладонью под «Владимирским крестом» на лацкане форменного мундира: ладно, мальчишка, не сумев даже представиться командиру миноносца, завеялся Бог весть куда. Старший, Вадим, – тот сам звонил из госпиталя и обещал вернуться к обеду после осмотра. Легкая контузия. Но вот Кирилл…