Страница 40 из 99
И пытается эти самые петлицы мне оторвать. Ну да… Конечно… Я же их намертво пришила…
Невольно улыбаюсь, глядя на его попытки. Тот замечает эту мою улыбку, звереет и с размаху бьёт меня по лицу.
Я падаю назад с табурета и, падая, задеваю ногой капитана по бедру.
Мордоворот не дал мне упасть до конца. Успел подхватить. Снова усаживает.
Сука, губы мне разбил… Полный рот крови теперь…
Капитан же весь красный и держится за ногу возле яиц… Глаза бешеные… Я что, ТУДА ему попала???
— Сопротивление?Нападение⁈
И он лупит меня кулаком поддых, выбивая из меня весь воздух… Брызги крови летят в лицо и на форму капитана… Я сгибаюсь…
Ещё один удар в лицо… Искры из глаз… Я падаю на пол… Меня пинают сапогами… Темнота…
Да что ж за проклятие такое? Чуть что, и я уже без сознания… Слабая у меня голова на удары… А потом сушняк меня мучает…
Кажется, что болит абсолютно всё у меня… Наверное, только волосы не болят одни…
Я снова нахожусь в камере. На нарах валяюсь. Очнулась я там.
Кое-как села… Кожу на лице всю стянуло. Губы-вареники. Один глаз вообще заплыл. Хорошо, что хоть нос мне не сломали. И зубы тоже целые.
Всё это я осторожно обследовала руками. Гимнастёрка у меня вся грязная и в крови. Штаны тоже. На вороте и левом рукаве не хватает пуговиц. Хорошо, что хоть не убил он меня, козёл…
Интересно, а сколько вообще я здесь уже? За окошком день… Замечаю стоящую на грязном полу кружку. В ней вода…
Хоть и тёплая, и противная на вкус, но это вода. Стало немного полегче… Меня слегка мутит, но терпеть можно…
Я проковыляла до параши и кое-как примостилась там… Всё тело у меня болит, сука…
Попи́сала, заглянула в ведро. Вроде крови не видно… Уже легче…
Харкнула себе на ладонь. Тоже без крови… Похоже, что ничего критического… Жить, значит, я буду… Вот только насколько долго? Это уже вопрос…
Вытерев руку о штаны, поднялась и натянула их на себя. Всё равно ведь вытираться нечем…
Поесть мне не приносили. Только воду. Да и не хотелось мне есть, если честно. На допросы не таскали тоже.
Я отлёживалась…
Спала я ночью не очень. В камере довольно прохладно, а я в одной гимнастёрке здесь. Хорошо, что хоть не х/б она, а полушерстяная. В Саратове я себе форму новую пошила.
… Светает. Мне уже немного полегче сейчас стало. И глаз второй видеть начал. Небо за окном розовое.
Утро красит нежным светом стены древнего Кремля… И мою камеру…
Просыпается с рассветом вся Советская земля… И я тоже проснулась…
Холодок бежит за ворот. Шум на улицах сильней… Ну да, прохладненько у меня в камере…
С добрым утром, милый город! Сердце Родины моей… Только вот утро не совсем доброе у меня…
Мне принесли кусок хлеба и воды… Спасибо и за это! Я съедаю и выпиваю всё…
Никому я больше не нужна…
Из дремоты меня вырывает скрежет ключа в замке.
— С вещами на выход!
Какие тут у меня вещи-то? Всё на мне…
Меня ведут в тот же самый кабинет. Опять на допрос???
За столом сидит лысоватый человек с ромбами в петлицах и звёздами на рукавах. На столе лежит фуражка.
Хозяин кабинета стоит рядом.
— Задержанная Стирлец доставлена,— докладывает мой конвоир.
И после кивка ромбоносителя выходит. А у того от удивлёния поднимаются брови.
— Это ЧТО?
— Оказывала сопротивление при задержании, товарищ…
Ромбоноситель перебивает капитана:
— Правильно оказывала! Я б тебя вообще пристрелил, дурака!.. Ты что, блять, творишь?.. Она кто? Она лётчик! А к лётчикам НЕЛЬЗЯ применять меры физического воздействия! Ты сам, блять, на нары хочешь? Освободить немедленно!..
Мне возвращают ремень, оружие, награды, даже медальон… Но часов нет…
Я спрашиваю про них. Капитан мнётся, но под взглядом начальства, достаёт мои часы из сейфа…
Я лечу обратно в полк на своём шторьхе. Пассажиром. Рулит самолётом дядя Ваня…
А было всё так…
Когда я не вернулась ко времени, меня начали искать. Дозвонились до штаба дивизии. Там им ответили. Да, прилетела. Где сейчас, не знают. Да, самолёт стоит здесь. Загружен давно…
Начался кипеж. Как так, лётчик пропал прямо в штабе дивизии. Искали меня долго. Даже до штаба фронта дошло. Но меня нигде нет. Потом кто-то вспомнил, что видел, как меня куда-то вели. Кинулись в отдел. Вот там-то и нашли. На третий день уже…
Осмотр у медика показал только многочисленные гематомы и ссадины. Но ничего непоправимого нет. Нужно только отлежаться мне немного и всё.
Я упросила отпустить меня в полк. Там отлежусь. И вот лечу я теперь…
А началось всё с доноса нашего нового особиста на меня. Типа есть подозрительная личность, которая втёрлась в доверие к командованию, имеет допуск к документам, а сама немка по национальности и была на оккупированной противником территории. Уж не враг ли она скрытый?
Вот и взяли меня…
Отлёживалась я целую неделю. Мылась, стиралась, отсыпалась…
Дело спустили на тормозах. Капитана этого из дивизии куда-то убрали. А нашего особиста дядя Ваня пообещал лично пристрелить… Тот уже сам перевёлся…
А мне он, дядя Ваня, персональную головомойку устроил попозже. Когда я уже в себя нормально пришла. И за дерзость мою, и за вызывающее поведение… Обнаглела я немного… Борзеть начала не по чину…
А потом наш полк перебросили на юг. Теперь мы не только в составе другой дивизии, но и фронт даже другой. Похоже, что наши наступать здесь собираются.
А мы разве наступали в сорок втором году на юге? Немцы да, те наступали. До Сталинграда аж они дошли.
Или история уже изменилась, или же я чего-то не знаю… Ну не изучал я историю войны специально! Лишь то, что давали в школе, да из книг помню…
Я усиленно учу карты и ориентиры. Вокруг нас сплошная степь, редкие лесочки, овраги, речки. Очень трудно здесь ориентироваться.
Другим-то немного полегче. Они в основном в составе групп летают. А вот я одна. Вот и учу всё. Наши, правда, тоже учат, летают…
Здесь уже настоящая жара стоит. Я летаю в хэбэшке старой. А награды оставила только на отстиранной и выглаженной пэша. В хате она у меня висит на самодельных плечиках.
В полёт я с собой трофейную немецкую фляжку с морсом беру. Хозяйка хаты, где я теперь квартирую, его очень вкусно делает.
Делимся мы с ней по-честному. С неё ягоды, с меня сахар.
У неё есть дочка моих лет, мы спим с ней в одной комнате. А вот хозяин на фронте…