Ручей

Вдруг Павор поймал себя на том, что шарит глазами по сторонам отнюдь не для того, чтоб разглядывать чужих красоток с голыми ногами и плечами, которых мужчины брали с собой на бои, чтоб разогнать азартом стылую кровь, и которые были таким же атрибутом статуса, как хороший костюм. Он отчаянно хотел увидеть Светлану, ему всё казалось, что сейчас она выйдет в зал откуда-то из внутреннего хода, ведущего в коридоры колыбы, хотя Павор прекрасно знал, что появится жена только на арене во время финального боя. «А ведь я всё ещё её люблю, — вдруг подумал он, — оттого и ненавижу, что люблю, а она забрала себя у меня…»

Пришёл Шульга с большой шишкой — генеральным директором фармацевтического концерна, завсегдатаем ксенобоёв, уселся в огороженной вип-ложе. На высокую стойку выбрался конферансье в розовом смокинге, в кричащем боа из страусиных перьев, и стал орать мерзости — начинались бои.

— Позвольте пройти, — сказал Павор, протискиваясь через обувь и колени молодых парней, по виду байкеров.

— Куда ты прёшься? — недовольно сказал один, бородатый.

Он даже не повёл закинутой на колено ногой в сапоге из кожи ксеноящера, в подобной обуви щеголял Шульга.

— Понос у меня, — виновато пояснил Павор. — Нервничаю, все деньги поставил, а на нервной почве всегда дрыщу. Сейчас обосрусь, мужики, буду вам смердеть под носом целый вечер, места-то рядом.

Нога сразу убралась.

— Где у вас туалет? — спросил Павор у длинного худого парня с ружьём, в защитном комбезе охотника, стоявшего у выхода.

— Шоу началось, — недовольно ответил тот.

— Припекло, братан!

— Вон кабинки. Живо.

Кабинка экотуалета — не то, что Павор хотел, а хотел он проникнуть внутрь колыбы, наверх, а не в бойцовский зал в подвальном этаже. Впрочем, даже в кабинке нашлось зеркало. Павор снял шляпу, парик, проверил пистолет и переложил в карман, присобачил назад маскарадные принадлежности, вернулся в зал, но на прежнее место не пошёл, а стал с краю, у стены, поближе к выходу. Была у него какая-то скверная чуйка, что дело пойдёт не так и не туда, куда они с яйцеголовым тянули возжи, ведь удача — норовистая кобыла, но Павор подобные мысли гнал прочь, потому что на кону стояла сама Справедливость. Смотрел бои невнимательно, не разделяя восторгов и огорчения зала, и еле дождался финала.

Он ожидал увидеть Светлану в её вызывающем ярком платье, но остался разочарован — она вышла на бой одетая так, словно собиралась возиться на клумбе, с волосами, собранными в хвост. За плечами был небольшой рюкзак, в руках она вынесла небольшого своего монстра и теперь потерянно смотрела на бессмертного зверя. Затем стала трясти решётку — о-о-о, выхода не было! На какое-то время ему стало жаль её, и Павор насладился этим острым и болезненным чувством сострадания к женщине, которую всё-таки любил по-настоящему, но тут же напомнил себе, кто виновница всех его бед, и жалость растворилась в предчувствии торжества справедливости, как шот коньяка растворяется в чае, делая его более крепким и душистым.

Длинную серую тварь он заметил случайно, просто опустил руку к карману с пистолетом, а глаза следом, и вдруг увидел, что у плинтуса имеется хвост. Присмотрелся внимательно и в самом деле чуть не обосрался. В метре от него замер, прижавшись к плинтусу, натуральный мозгоед, совсем такой, как тот, что сейчас медленно дох на арене, хоть в этом яйцеголовый не подвёл. Бессмертная кошка работала — что надо, но против одного мозгоеда, не двух. Больше Павор ни на что другое смотреть уже не мог, а стоял так же неподвижно, как и замершая тварь. Боялся, чтоб не кинулась.

Когда они полезли со всех сторон — он выскочил из зала первым, не дожидаясь финала боя.

Ломанулся в шлюзовую камеру и стал натягивать стандартный переходной скафандр из сваленных в кучу. Руки тряслись, и застегнуться Павор смог с шестого раза. Вдруг опомнился — как он включит нулевую точку? Она активизировалась явно дистанционно, в другом месте. А ещё где-то тут, в колыбе, сидит его дочка! Павор схватил второй переходник, и как сумасшедший побежал мимо кабинок не вниз, а в сторону, напряжённо прислушиваясь к шуму азартного зала, в котором, перекрывая музыку и голоса, вдруг завыло всё иномирье сразу.

Павор заплутал в коридоре, потыкался как беспомощный щенок в запертые двери, и вдруг ввалился в открытую: он оказался в бабской комнате с двумя кроватями, полной женских шмоток. Плюнул, выбежал прочь. Тем временем в зале, внизу, загремели выстрелы и дико закричали люди, поднялся тот гвалт, вой и грохот, который ни с чем нельзя было спутать. Спрятаться. Нужно было срочно как следует спрятаться и пересидеть. Вернуться в женскую комнату и запереться там?

Словно в ответ на его мысли раздался голос Капочки.

— Баба Лиза, где стреляют? — пронзительно крикнула она.

Павор помчался на голос, молясь, чтобы дочка ещё что-нибудь сказала.

— Но там же мамочка! — снова крикнула дочка совсем рядом.

Весь мокрый от бега в резиновом переходном скафандре, Павор свернул на голос, ткнулся в ещё одну запертую дверь, ударил в неё плечом со всей силы и вломился в пищеблок, дико вращая глазами.

— А ну пошёл отсюда! — неуверенно сказала Павору дородная баба в возрасте, судя по внешности — грубая и пьющая тётка. — Тебе чего?

Длинные столы пищеблока были уставлены тарелками с фруктами, нарезкой, канапе, и подносами с чистыми и грязными стаканами. На полу ящиками громоздилась выпивка. Рядом с тёткой, с надкушенным яблоком в руке, стояла дочка. Увидев её, Павор чуть не заплакал.

— Капочка, это я, — сказал он, срывая бессмысленные теперь бороду и парик.

И привалил дверь тумбочкой.

— Это ты?! — поразилась дочка, бросая яблоко. — А где мамочка?

— Мамочка сдохла, детка, мамочки больше нет.

***

Она не помнила, как перемахнула через ограду ринга. Наверное, как-то перелезла, цепляясь за сетку, потому что вдруг поскользнулась в крови и чуть не упала. Посмотрела вниз — под ногами лежал, кажется, Макар, а может Шурик, тот тоже был тёмноволосым, но по лицу парней опознать не смогла, потому что лиц не осталось. Она думала, что привыкла к виду крови и смерти, но оказалось — нет, потому что опять стошнило.

Подавляя рвоту, Лана пошла прочь из зала, заваленного телами. Нет, всё-таки тот, первый, был Шуриком, потому что Макар нашёлся в проходе дальше, рядом с Саломе. Бедная Саломе, умевшая делать такие чудесные причёски, теперь навсегда бросила пагубное пристрастие гулять по маковому полю. Рядом с ними лежал мёртвый мозгоед, самка. Лана подобрала ружьё, проверила, заряжено ли. Внутри оказалось два патрона. Хотя, зачем ей ружьё? Ведь за нею по прежнему следовал Серый, забегал чуть вперёд, а временами отставал, чтоб обнюхать трупы. Слава богу не ел, а то Лану бы снова вырвало. Нет, ружьё пусть будет.

Выход загораживал труп конферансье с разорванной шеей, его розовый смокинг стал бордовом, а боа слиплось. Лежал он скверно, весь изломанный — никак не обойти, и Лане пришлось взобраться на конференсье, чтоб перелезть сперва его, а затем господина в прекрасном костюме.

— Дамы и господа, — крикнула она, и серая тварь с окровавленной мордой отпрыгнула от трупа женщины в блестящем ярком платье чуть поодаль. — Ублюдки и проститутки! Кровососы, членососы и человеческие отбросы! Перед вами победитель.

Она ткнула пальцем в ещё одного мозгоеда. Тот посмотрел на неё янтарными глазами с круглой точкой зрачка, и отошёл неспешно, без агрессии.

Запертая шлюзовая камера обнадёжила Лану. Пусть перед нею и лежали мёртвые тела, по которым разгуливали мозгоеды, но запертые двери означали, что части зрителей удалось спастись. Она искала тело Алексея, но не нашла, кажется, Шульга смог уйти или запереться. Она высматривала тело Павора, ведь яйцеголовый сказал ей, что муж где-то здесь, но и его не находила. Из кабинки экотуалета расплывалась кровавая лужа. Лана заглянула — на унитазе пригорюнился незнакомый человек с ирокезом на выбритой голове, обескровленный и восково-бледный.