Ручей

Не нравилось ему и то, что Мать часто плачет и подолгу лежит, вроде и не спит, но и не делает ничего, так он приходил и объяснял, что лёжа самца никто не ищет, надо ходить, нюхать всех и смотреть, на ком больше шрамов, но та его прогоняла. Хорошо хоть Сестра не прогоняла, у них был круглый лёгкий шар и они играли.

Впрочем, надо честно признаться, хорошее было тоже.

Во-первых, еда. О-о-о, еда здесь водилась правильная, такая как надо, гораздо лучше, чем в старом логове. Мясо свежее, часто тёплое и с кровью. Он каждый день ел вкусно и много.

Во-вторых здесь не было больших сот, которые хватают и бьют, и при желании Грей легко мог уйти прямым ходом в лес. Конечно, везде сторожили самцы с палками, но они, как и все двуногие, плохо видели, слышали и нюхали, он подкрадывался забавы ради, и его, как обычно, не видели. Грей не понимал, как сюда до сих пор не залез опасный враг вроде патра и всех не переел, и решил, что из-за шума. Только больной слюнями полезет в такое шумное место.

В-третьих Грей, наконец-то, смог себя показать, и это, пожалуй, было самым главным, потому что Мать до сих пор не видела, какой он молодец и полезный, а тут увидела. Однажды Мать принесла его в круглое логово с большими сотами посредине, и сперва он испугался, что эти тоже хватают и бьются, но увидел, что двуногие трогают их лапами и ничего не происходит, тогда потрогал сам и остался цел. Тут пахло особенным образом — живой добычей, живыми врагами, и Грей сразу смекнул, для чего это логово. Несомненно, для притравки молодняка. Конечно же, Мать хотела проверить, не пустой ли, прежде чем брать на большую охоту! С волнением он ждал, что появится Матриарх этого семейства, пред глаза и нос которой Грея, несомненно, и должны были явить, но вместо неё пришёл самец со шрамом и другие самцы. Они притащили на палке с петлёй живую сулицу, та выла от ужаса и пыталась всех укусить, а сулица ого-го как кусает, но не могла достать. Её затащили в большие соты и Грея опустили туда же.

Сулица была старой. Она увидела его и сразу бросилась в бой, понимая, что взрослый муст опасен, и он запел, с радостью встречая врага. Она была больше, сильнее и опытнее, рассчитывала на внезапность, но Грей смотрел внимательно, куда она ударит, потому легко ушёл от зубов и когтей, и сам взял её за горло. Сулицу обессилил собственный страх перед двуногими, она вся пропахла этим страхом и так боялась, что растеряла разум. Вместо того, чтоб резко стряхнуть его и отпрянуть, она упала на спину и перекатывалась вместе с ним, чтоб придавить, но Грей уже почувствовал её кровь на своих дёснах и не отпускал хватки. Его сердце гулко билось в груди, и с каждым ударом в нём росла уверенность и торжество. Он отпустил только раз, когда она выдохлась и легла, чтоб последним прыжком и укусом оборвать её жизнь.

— Ты умерла, чтоб накормить семью, — сказал он сулице. — Мать будет гордиться моей силой и отвагой. Я благодарен тебе.

Затем, как водится, разорвал её брюхо и съел лучшее — горячую печень — заслужил. Чужой семье оставил много, всю требуху, остальное мясо, кровь и кости, только вымазал грудь и шею. Самец со шрамом смотрел, как он валяется в крови, громко смеялся и лопотал, и все вокруг свистели и лопотали, Грей слышал удовольствие в их голосах. «Значит, Мать довольна тоже, — подумал он, — жаль, что новой раны нет, значит и шрама не будет».

Но Мать не была довольна, её рвало. Наверное, забила желудок той скверной пищей, что едят двуногие вместо хорошего мяса, и когда Грей подошёл для законной похвалы, отвернулась.

ЧТО.

ОН.

ОПЯТЬ.

СДЕЛАЛ НЕ ТАК?!!

Грей увидел врага — и пошёл на него без страха, с геймом. Он сражался и победил, и враг стал пищей. Он показал, что достоин ласки Матери. Но вместо той его погладил по спине самец со шрамом. Грей только поднял губу — лапа сразу убралась.

К счастью, позже Мать отошла. Опять мочила его в тёплой, как моча, воде, будто укушенного уссом, и гладила по морде, и спать взяла с собой, как раньше. И, к сожалению, снова плакала.

Глава 29. Лана

Она до сих пор спала скверно и просыпалась до будильника, которого теперь не было, как и работы, и какой-либо определённости. Лана лежала, обнимала Капельку, гладила зверя, и со всей возможной ясностью понимала, что сама себя загнала в глухой угол.

Любому человеку нужна опора, как минимум безопасность в обычном человеческом социуме. Множество людей попросту жило на социальном пособии, ведь синтезированная еда и одежда из вторсырья крайне дёшевы, а энергия бесплатна, для чего утруждаться? Ели, пили, плодили подобных себе. А если найти работу — можно повысить потребление.

Казалось, едва ли не каждая связная ночная мысль начиналась с «если». Если бы они с мужем разошлись цивилизованно, Лана непременно выбрала бы второй вариант, а Капельку бы отпускала к нему на выходные. И самая частая мысль: нулевые точки ведь открыли? Если бы придумали машину времени, Лана вернулась бы в студенческое прошлое и начала общение с Павором с фразы «иди на хуй, блядь, не приближайся ко мне». Но тогда не родилась бы Капелька, которую Лана любила как душу, и она с досадой отвергала эту мысль.

Материнская любовь эгоистична, поэтому Лана не думала о благе ребёнка, только о том, что станет с нею без дочери, и губила их обеих, сознавая, что у Павора малышке и в самом деле хорошо и безопасно жилось.

Намедни во дворе девочка увидела драку двух людей Шульги, как называли Алексея, Лана не знала, фамилия это или прозвище. Один обвинил другого в краже ножа, тот, недолго думая, разбил ему нос, и оба покатились по земле, орудуя кулаками, под свист и хохот товарищей.

— Врежь ему, Васёк, чё ты как тряпка?!

— Тони, апперкот, блядь!

Дочку Лана сразу увела, но Капелька всё равно испугалась.

— Когда мы пойдём домой?

— Скоро, дорогая…

— Я про настоящий дом, к папе?

— Дорогая, папа хочет тебя забрать у мамы…

— Та тётя с видеокамерой сказала, папа хочет, чтоб мы с тобой вдвоём вернулись. Я хочу домой.

Что Лана могла ответить?

Браконьерская колыба была не местом для ребёнка. В первый же день отморозок с библейским именем Адам ударил Серого электрошокером со словами: «Падла, двух людей угробил». Лана была настолько взвинчена своим отчаянным решением, что неожиданно для самой себя вцепилась ногтями ему в щёки и чуть глаза ему не выцарапала, в добавок сам Шульга объяснил доступным образом, что они здесь почётные сука-гости, и если Адам или любая другая сука посмотрит криво или приебётся, то будет нещадно сука-пизжен. Так что Лану не задирали и зверя больше не трогали, просто сторонились их.

Бывший командный пункт Шульга переделал под свой кабинет, там подолгу зависал, занимаясь делами, оттуда в случае потребности открывал точку входа-выхода. С другой стороны находилась его же фабрика по производству деревянной мебели, дохода она приносила гораздо меньше, чем колыба, но деньги отмывать помогала.

Кроме десятка грубых мужиков с уголовными повадками в колыбе жили потерянные женщины. Две — усталые шлюхи и законченные инъекционные наркоманки, ещё одна — прежде судимая, теперь скрывавшаяся от второго срока, спрятать её в иномирье Шульгу упросил любовник-егерь, и повариха, горластая сварливая баба, бесконечно ругающаяся со шлюхами, мать одного из охотников. Гнездился народ по дружбе и родственным связям, одни охотники приходили и уходили, другим, видно, некуда было податься и они обжились как дома — смотрели аналоговый телевизор в свободное время или резались в нарды. Повариха с зечкой жили привилегированно, вдвоём, они убирались и готовили на кагал, за что получали честные деньги, а шлюхи кочевали из комнаты в комнату за еду и наркотик — им так нравилось. Выделили отдельную комнату и Лане с её семейством, из мебели в ней стоял комод, тумба и полуторная кровать, впрочем с фабрики сразу притащили стол и стулья, даже нашли детских книжек, правда, мальчуковых. Лана думала, что оттуда пришлось кого-то выселить, но оказалось, в комнате никто не жил, когда-то в ней паршиво умер некий Теньчик, захлебнулся рвотой, а после смерти привиделся пьяному своему товарищу. Тот сразу завязал и с охотой, и с горячительными. Лане Теньчик не являлся, видимо, претензий не имел.