Страница 15 из 19
Глава 5. Явь и Навь
26-27 мая 1939 года. Ночь с пятницы на субботу
1
Степан Варваркин бросил опостылевшие ему рыболовные снасти, поднялся со скамьи и тоже вышел на крыльцо. Из-за высокой калитки во двор заглядывал рослый парень: со встрепанными черными волосами, окровавленной физиономией и огромными, чуть ли не в пол-лица, глазами. Старику Варваркину почудилось даже, будто глаза эти горят зеленым огнем.
– Ты кто такой будешь? – не сходя с крыльца, обратилась баба Дуня к незваному гостю.
– Я – знакомый вашего зятя, Савелия Пашутина. Он сказал, что к вам можно обратиться в случае чего. Моя фамилия Скрябин, я здесь по делу.
– По какому такому делу? – спросил дед Степан; голос его прозвучал резко и гортанно, словно он плохо слышал самого себя.
– Послушайте, – громко и внятно произнес долговязый брюнет, решив, очевидно, что хозяин дома туговат на ухо, – я не хотел бы говорить об этом на всю улицу. Можно мне войти?
– Что ж, входи, – разрешила Евдокия Федоровна. – Калитка изнутри на щеколду заперта, так ты её отодвинь – рука твоя, поди, до неё достанет.
Парень, по виду – явно горожанин, открыл калитку и прошел во двор, держа в руке чемодан и сжимая под мышкой какой-то округлый сверток. Его пиджак и рубашка были перепачканы кровью, галстук съехал набок, а на левой штанине зияла огромная прореха с рваными краями.
«Собака, должно быть, на него набросилась, – подумал дед Степан, но затем спохватился: – Хотя собак сейчас в Макошине ночью не встретишь!..»
И несостоятельность предположения о собаке тут же подтвердилась. Пёс Варваркиных, крупный лохматый «дворянин» по кличке Валдай, услыхал голоса во дворе, вылез из конуры и, взлаяв басом, кинулся было на незнакомца. Но не успела баба Дуня отозвать пса, как он сам, не добежав до Скрябина, вдруг притормозил и стал нюхать воздух. После чего развернулся, с жалобным поскуливанием взбежал на крыльцо и прижался боком к ноге деда Степана.
– А ну, стой, где стоишь! – крикнула гостю Евдокия Федоровна. – Знаем мы, от кого собаки так бегают!.. Тащи топор, Стёпа!..
Но супруг её не сошел с места. Увидав, что произошло с Валдаем, он будто закаменел.
– Эй, эй, успокойтесь! – Молодой человек опустил на землю и чемодан, и круглый предмет, завернутый в габардиновое пальто песочного цвета, а затем поднял руки ладонями вверх, демонстрируя безоружность. – Я ничего дурного вам не сделаю! Мне нужна ваша помощь.
– Помощь ему нужна! – озлилась бабка Дуня. – Тогда, ежели ты православный христианин, читай сей же час «Да воскреснет Бог»! Прочтешь – поможем тебе, а не прочтешь – стало быть, ты не христианин, а, может, и не человек. И уж тогда…
Что тогда собиралась сделать старуха с подозрительным пришлецом – оставалось только гадать.
– Отчего ж не прочесть – прочту, – кивнул Скрябин и, осенив себя крестным знамением, стал произносить Молитву Честному и Животворящему Кресту, которая в народе считается первейшим средством борьбы с нечистой силой: – Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его, и да бежат от лица Его ненавидящие его. Яко исчезает дым, да исчезнут…
И тут деду Степану стало совсем худо. Едва встрепанный гость начал творить молитву, как мерзостно-глумливый голос в голове у старика забормотал: «Да растреснет лоб, да растреснет лоб, да растреснет лоб…», не боясь кары за перевирание священного текста.
Про лоб коварный бормотун упомянул неспроста. Несчастный старик только сегодня утром в искушении глядел на угол русской печи и представлял, что будет, ежели он, Степан, вот сейчас разбежится и с размаху ударится об него лбом?
– …Яко тает воск от лица огня, тако да погибнут беси от лица любящих Бога, и знаменующихся крестным знамением, и в веселии глаголющих: радуйся, Пречестный и Животворящий Кресте Господень, прогоняяй бесы силою на тебе пропятого Господа нашего Иисуса Христа, во ад сшедшаго и поправшаго силу диаволю… – продолжал читать молитву ночной гость, а баба Дуня шепотом повторяла её слова следом за ним.
Затем к молитвенным словам присоединилась Лариса, и уже в три голоса они закончили:
– …И даровавшаго нам тебе Крест Свой Честный на прогнание всякаго супостата. О, Пречестный и Животворящий Кресте Господень! Помогай ми со Святою Госпожею Девою Богородицею и со всеми святыми во веки. Аминь.
И наступила, наконец, блаженная тишина – в голове у старика. А Евдокия Федоровна, перекрестившись на слове «Аминь», проговорила:
– Заходи в дом, мил человек. И уж извини, что мы тебя поначалу так приняли. У нас тут такие дела творятся…
Молодой человек подобрал с земли свои вещи и поднялся на крыльцо, с которого тут же сбежал Валдай – метнувшись в свою конуру. Старики Варваркины первыми вошли в сенцы, а вот Лариса задержалась в дверях, пропуская в дом гостя и глядя на него из-под очков расширившимися от удивления серыми глазами. А уж гость, когда разглядел жиличку Варваркиных как следует, и вовсе чуть не упал, оступившись на ровном месте.
2
Уже перевалило за полночь, и Николай подумал, что наверняка во всем Макошине свет остался гореть лишь в доме Варваркиных. Старший лейтенант госбезопасности сидел теперь на узкой кровати Ларисы Владимировны, сдвинув в сторону многочисленные книги и альбомы. Он успел умыться возле рукомойника в доме и даже сменил рубашку на чистую – извлеченную из чемодана. Вот только поменять брюки и пиджак ему было не на что: в его чемодане, помимо белья, носовых платков и туалетных принадлежностей, находился один только краснодеревный ящичек, полученный от Валентина Сергеевича.
Из сенцев доносилось приглушенное мычание: старики Варваркины, как и сказал давеча Савелий, по ночам прятали там свою корову. Николай мельком видел её, когда заходил в дом, и отметил в буренке одну особенность – которой, впрочем, никакого значения в тот момент не придал. Его слишком потрясла встреча, случившаяся на крыльце. Эту девушку – которая его тоже словно бы узнала – он уже видел раньше.
А она, заметив ссадину на виске гостя, зазвала его в свой закуток, принесла откуда-то пузырек с йодом и лейкопластырь, и занялась обработкой навьего укуса.
– Ваше лицо, товарищ Скрябин, мне знакомо! – будто между делом заметила она.
«Да и ваше – мне знакомо», – чуть не сорвалось у Николая.
– Я видела вас на фотографии, – продолжала девушка, наклеивая лейкопластырь ему на висок, – у моей соседки по квартире. В Москве.
– У соседки? – удивился Скрябин; у него было прежде несколько дам сердца, но ни одной из них он своих карточек не дарил.
– Ну да. Полагаю, вы её знаете – это Елизавета Павловна Коковцева.
– Ах, вот оно что!.. Да, я знаю её: она в прошлом была и моей соседкой тоже. И она как-то на Новый год сфотографировалась со мной и моими однокурсниками по МГУ.
– Да, да, – заулыбалась Лара, – фотография была именно такой: десяток юношей, и вы среди них, а рядом Елизавета Павловна в какой-то старорежимной шляпке. А вы в какой комнате жили? Не в угловой, случайно?
– Именно в ней. Уж не её ли вы сейчас занимаете?
Скрябин думал, что уже ничему не сможет удивиться, и вот вам – пожалуйста.
– Угадали! Но мы с вами, между прочим, так и не познакомились. Ваша фамилия Скрябин, а имя-отчество?..
– Николай Вячеславович. А как вас зовут, разрешите поинтересоваться? И какими судьбами вы здесь очутились?
«А главное – когда вы собираетесь отсюда уезжать?» – хотел спросить он заодно. Но потом решил – не стоит. Завтра утром он самолично отвезет эту девушку в райцентр и там посадит на первый же поезд, идущий в Москву.
– Я – Рязанцева Лариса Владимировна. Работаю в Ленинской библиотеке – в отделе редких рукописей. – Она сама будто смутилась той торжественности, с какой это произнесла, и добавила: – Обычно туда не берут без законченного высшего образования, но для меня сделали исключение, поскольку я неплохо знаю немецкий и английский, и по-латыни читаю – папа научил. А сейчас я заканчиваю заочно Историко-архивный институт и пишу дипломную работу по русскому фольклору. Вот и приехала сюда за материалами.