Это всё ты

Вижу его здесь, и сердце, мать вашу, тут же притормаживает. Все еще не верю, что он дома. Все еще не верю! Двигаться не прекращаю, но, чтобы подавить резко нахлынувшие эмоции, вынужден несколько раз сглотнуть и с шумом втянуть носом воздух.

– Роман Константинович, добрый день! – восклицает взволнованно Юния, еще до того как останавливаемся.

– Привет, – отвечает папа, прищуриваясь и приподнимая уголки губ.

Возможно, не для всех очевидно, но именно так он улыбается. И лично для меня в этой мимике гораздо больше тепла, чем в самой широкой ухмылке.

– Вы так похожи на Яна… То есть, он на вас! – выдает Ю нервно, заставляя меня рассмеяться. Папа выгибает брови и приподнимает уголки губ выше. – Все ваши мальчики вылитые вы, оказывается.

– Оказывается, – хохочет незаметно подкравшаяся со стороны дома мама. – Мне нравится это определение! Оказывается! Оказывается, все мои дети похожи на тебя, родной! Надо же! Что бы это могло значить?..

– Простите… – выдыхает зая сконфуженно.

Я обнимаю ее за плечи, чтобы успокоить, но остановить смех не могу. Прижимаюсь губами к ее уху и, как ни торможу себя, вибрирую изнутри из-за сдерживаемого хохота.

Хорошо, что мама находит слова и возможность заверить Юнию:

– О, все в порядке, Ю. Мне, правда, понравилось твое замечание!

– Эм-м… Окей.

– Ян, ну что ты девочку на морозе держишь? Веди к ребятам. Мы сейчас тоже придем. Мясо готово.

– Понял.

Заходим с Юнией в дом. Скидываем верхнюю одежду.

– Ой, я шарф, наверное, оставлю, а то у меня на шее пятна… Неудобно.

– Гонишь, зай? Ты же спаришься. Блядь, точно мама говорит, я свинюка. Прости, – извиняясь, чмокаю в одно из тех самых «пятен». – Прикрой волосами, – сам укладываю пряди. – Вот так. Ништяк. Ниче не видно, клянусь.

– Точно?

Ну… Если не шевелиться.

– Конечно. Пойдем.

– О-о-о, моя Афродита! – протягивает Илья с совершенно неадекватными интонациями, едва мы входим в столовую, где они накрывают на стол. – Я в тебя так влупился, пипец! Ты мне каждую ночь снишься!

Это че еще за хуета?

Когда понимаю, что ему там снится, меня молниеносно в жар бросает.

– Остынь, блядь, брат, пока я тебе «кабину» не снес, –предупреждаю приглушенно, но агрессивно.

Да и по взгляду, думаю, все понятно. Илюха смотрит волком, но спорить не смеет. Демонстративно отворачивается.

– Блядь, брат, – ржет тем временем Егор.

– Опять из-за этой девчонки ссоритесь, – бухтит мелкий.

– Заткнись! – рявкаем на него всей троицей.

Он нам, конечно же, факи выкатывает. С двух рук.

Ржем хором, что бесит малого больше всего.

– Тупые мудилы.

– Давай­-давай, продолжай, сопля, – подначивает Егор. – Давно мы не наблюдали, как мама тебе рот мылом моет.

– Да ты, бл… – бомбит Бодя. – Пусть кому-то из вас пасть вымоет! Гребаные шакалы!

– Мы свое отмыли, – гогочет Илюха.

– Мало!

– Ой, ну, прекратите, – пищит Ю. – Не надо так… Вы же братья.

Мы еще громче ржем.

– Черт, зай, – обнимаю ее. – Мы не прям всерьез друг другу глотки рвать готовы. Это так… Легкий стеб. Кровные братья – это всегда как банка с тараканами. Кто-то кому-то на башню присел, и понеслась. Но лапы друг другу мы отрывать не планируем. Даже мелкому. Да, Бодя?

– Да!

– Илюх, а ты че скажешь? Объясни Ю, что такое воспитательный процесс в семье с четырьмя комплектами яиц.

– Это… Бойня.

– Сделай своей зае тройню таких же вандалов, как вы, – фыркает малой, ошарашивая нас всех таким щедрым предложением. – Пусть сама убедится. А я вот уже сейчас уверен, что она ни хрена не справится.

– Это что там за идеи, а?! – кричит из гостиной мама.

Я смеюсь, только чтобы растормошить застывшую Ю.

– Не отключайся, прошу, – выдыхаю ей в висок. – Ну, сорян, зай. Сорян. Привыкай, пожалуйста, потому что терпеть тебе это все еще долго. Пока эти яйценосители не вырастут.

– Так что тут за идеи, яйценосители? – строго одергивает входящая в столовую мама. – Бодя, тебя сколько, радость моя, предупреждать? Ты еще не понял, что будет с твоим черным ртом, поросенок, за все эти «на хрен», «похрен» и «ни хрена»?!

На самом деле все, включая старших парней, замолкают и вытягиваются по струнке с самыми серьезными лицами. Ведь следом за мамой идет папа, а с ним уже никакие шуточки и отмазки не прокатят.

– Ма, – бормочет Бодя, поглядывая на отца глазами, полными слез. – Да хрен – это растение же, ну… Именно его я и имел в виду!

С трудом сдерживая смешки, упираем с братьями взгляды в пол.  

– Конечно! Именно его!

– Не надо… Не ругайте Богдана, – вступается неожиданно Ю. – Он, наверное, на нервах слова попутал. У меня так тоже бывает.

Тут уже ни мы, ни мама, ни папа стопорнуть рвущийся из нас хохот не можем. Разряжаем обстановку дружным и громогласным.

– Очень я сомневаюсь, что ты такие слова употребляешь, Ю, – проговаривает мама чуть позже, когда удается отсмеяться и вытереть пролившиеся из глаз слезы. – Даже по ошибке.

Зая стойко держит лицо, несмотря на румянец. Пожимает плечами, оставляя последнее замечание без комментариев.

Мама вздыхает и оглядывает накрытый стол.

– Ладно, борзята. Смотрю, все готово у вас. Молодцы. Давайте садиться.

Так и поступаем.

Первые минуты выдаются какими-то неловкими. Всем тяжело справиться с эмоциями. Смотрим то на отца, то друг на друга и, блядь, часто моргаем, чтобы втупую не разрыдаться.

Чувствую, как Ю находит мою руку под столом. Собрать волю в кулак не успеваю, как она ее сжимает. Пока втягиваю воздух, сплетаемся пальцами.

– Так манит поцеловать тебя, – шепчу ей в ухо.

Щеки заи, конечно же, алеют. Отметив это, ухмыляюсь.

А потом… Папа начинает говорить.

– Хочу выразить благодарность своим сыновьям. То, что мы прошли, является тяжелейшим испытанием, выдержать которое не каждый взрослый способен. Я горжусь тем, как достойно прошли его вы, мои сыновья. Тем, как вы поддерживали маму. Тем, что ни на секунду не усомнились в моей невиновности. Вы были моими глазами, ушами, руками, ногами и… моим сердцем здесь.

После этих слов особенно трудно сдерживать эмоции. Грудь обжигает изнутри. Дышать становится нереально тяжело. Слышу, как начинает плакать Ю, а сам и пошевелиться боюсь.

Папа встает, поднимая бокал. И нам всем тоже приходится.

– Ян, – толкает, глядя мне в глаза. И я впервые жалею, что пригласил Ю. Пробивает так сильно, что я попросту охреневаю от поднявшегося за грудиной шквала. – Сын, тебе было сложнее всех. В неполные семнадцать ты взвалил на себя и семью, и расследования. Знаю, что это сделал бы каждый из моих детей. Но так случилось, что выпало именно тебе. Сын, – папа берет новую паузу. А я тем временем прикрываю глаза и судорожно перевожу дыхание. После уже не имею права сорваться, иначе это поставит под сомнение то, что заключает человек, которого я не могу подвести даже под страхом смерти: – Ты вырос в момент и стал тем мужчиной, которым я не просто по-отечески горжусь… Я восхищаюсь тобой как человеком. Знай, что никого лучше тебя, смелее, сильнее, преданнее и добрее я за свои сорок семь лет не встречал. У тебя уникальный набор личностных качеств. Спасибо тебе, сын, что ты именно такой. Спасибо тебе за заботу о маме и братьях. Спасибо тебе за мою свободу. И спасибо тебе за тебя.

Хорошо, что я не пью. Когда папа заканчивает, просто выхожу из-за стола и направляюсь к нему, чтобы обнять.

– Люблю тебя, – выдыхаю я. – Счастлив, что ты дома. И… Для меня важно каждое сказанное тобой слово. Знай, что я все мотаю, пап. В тяжелые моменты… Пап, ты всегда со мной в любой критической ситуации, – постукиваю себя по виску. – Я вспоминаю, что ты говорил, и я… В общем, я просто понимаю, что сделал бы ты, и поступаю так же.

– Это лучшая отдача, сын, – улыбается папа. – Но я все равно считаю, что у нас тот случай, когда ученик превзошел своего учителя. Поверь, я в свои девятнадцать был тем еще беспредельщиком.