Это всё ты

Егор как-то притащил гитару. Никогда не играл. Но в Германии стал бренчать, когда тоска накрывала. А случалось это довольно часто. Заваливаясь на спину, клал инструмент себе на грудь, закрывал глаза и просто перебирал гребаные струны. Постепенно начало получаться нечто более надрывное, чем то, что распирало нутро.

Месяц, два, три… одиннадцать. Образ Юнии не мерк.

Будучи так далеко, она пылала для меня как звезда, которая неизменно манит к себе. Манит, хотя бы ради того, чтобы взглянуть еще раз, обжечься и окончательно сгореть.

Даже во время операции она сидела внутри меня. Не могу сказать, что слышал хоть что-то из происходящего в реале. Но в какой-то момент возникло ощущение, будто меня лезвием секут.

Не скальпелем. Не лазером. Именно лезвием.

Боль взорвала тело. Показалось, что из него хлынула горячими потоками кровь.

Снова ее запах. Снова этот вкус. Снова вязкие болота ада. Всепоглощающее чувство ужаса. Необратимость беды. Бессилие. Агония.

Первый раз позвонил Юнии, едва пришел в себя. Вызов приняла, судя по всему, сестра. Ничего не ответил на ее «Алло, алло…».

Впрочем, когда позже набирал и нарывался на Ю, тоже молчал. И она молчала, будто догадывалась, что это я.

Не знаю, что и зачем делал. Ведь первое время был уверен, что ни смотреть на нее не желаю, ни прикасаться к ней… Гордость не позволяла. Слишком больно, обидно и горько было после той заявы.

Хотел, чтобы Юния говорила. Но сам ни слова выдавить не мог, чтобы подтолкнуть.

Каждый раз, когда происходило соединение, казалось, словно я несусь на бешеной скорости не просто по разделяющему нас пути, а по пылающему туннелю в две тысячи километров. Горело все тело. И горло тоже горело. Какие слова? Я дышать на проводе с Ю не мог!

«Десантник бежит сначала сколько может, а затем – сколько нужно…»

И я бежал. Бежал к тому дню, когда смогу вернуться в Одессу на своих двух двоих. Устойчиво. Уверенно. Иначе никак.

Сколько раз порывался написать? Да даже писал. Потом стирал. Боялся ее ответа. Еще больше – полного игнора.

Пока Юния Филатова оставалась частью той силы, что заставляла меня жить и бороться. Если ее не станет… Подозревал, что могу сломаться, хоть и не имел на это права.

– Я так горжусь тобой, сын! – кричала мама, хлопая в ладоши, когда сам первую тройку шагов прошел.

Отец, как и обещал, всегда страховал.

У меня была такая команда поддержки, что я просто не мог не пойти. Ответственность ощущалась покруче той, которую нес перед трибунами на футбольном поле.

Одиннадцать месяцев. Мать вашу, всего одиннадцать, а ощущается, как половина жизни.

Из аэропорта еду прямиком к Юнии. Терпение на исходе.

Хочу задать вопрос, глядя в глаза, как она могла накатать ту заяву? Похер, что буквально через неделю сама же забрала.

Факт предательства предельно ясен. Мне важны мотивы.

Готов ли я простить ее? Блядь, да. Если объяснит все, не собираюсь зверствовать.

Правда, в пути меня так бесоебит, что буквально подкидывает на этой ширке. Не представляю, как заговорю с Ю. Сука, кажется, сознания лишусь, едва увижу!

И реально… Выхожу из такси, натыкаюсь на Юнию Филатову взглядом, и сердце испытывает такую дикую ишемию, словно при инфаркте. Усугубляя циркуляцию насыщенной гормональными мамонтами кровь, разбивается о ребра, в которых не меньше титана, чем в позвоночнике.

Ее красота убийственна как никогда. Что за чудо вообще? Зависаю, не в силах моргнуть, пока она встряхивает волосами, возносит к небу глаза, смеется.

Молнии ошпаривают грудь. Нагревают каждую металлическую пластину докрасна. Чувствую, как тело, несмотря на то, что я не успел набрать необходимую массу, становится грузным, объемным, неповоротливым.

Жгучие импульсы пронизывают живот. Добираются до солнечного сплетения. Воспаляют тот очаг, который когда-то раздавал жар на весь организм.

Что делать вообще?

Улыбаться я еще не научился. Только ходить и обслуживать свое тело. Но глядя на Ю, силюсь выкатить некое подобие той открытой и радостной гримасы.

Не успеваю.

Задыхаюсь, когда мать и сестра Юнии исчезают в подъезде, а она, оставшись с мужиком, которого я в бреду своей одержимости до последнего игнорирую, вдруг позволяет тому себя обнять и поцеловать.

Раньше я бы подошел и вытряс какие-то объяснения. Но то раньше. Сейчас я другой. Не размазываю сопли. Все ясно. Выдергиваю чеку, не дожидаясь команды свыше. Умирать – так умирать. Надоело этого дожидаться.

Вдребезги. Похер. Не впервой. Оклемаюсь. Заживет.

Стискивая зубы, разворачиваюсь. Сажусь в такси и отправляюсь обратно в аэропорт. А оттуда, с абсолютно пустой головой, снова в Берлин.

Год.

Столько мне потребовалось, чтобы восстановиться после травмы. А Ю, по ходу, многим меньше, чтобы забыть меня.

Что ж… Не проблема.

Без обид, зай.

Господи… Еще… Еще дай…