Это всё ты

Хриплый смех отбивается от моих губ щекоткой и зудом.

Ян отступает. Освобождает даже мои запястья и отворачивается. Пока прочесывает ладонями волосы, слышу, как протяжно и хрипло он вздыхает. С таким надрывом, словно ему не хватает кислорода. У меня и самой ребра стискивает, будто кто-то физически сдавил. Заклинивает, создавая первые очаги воспаления.

– Если ты со Святом, почему ты ревнуешь меня к Кире? – толкает Ян на развороте.

Как обычно, со смехом.

И хоть глаза его блестят, улыбается он вовсю.

Я замираю, не в силах понять, из-за чего мне больнее… Из-за того, что он говорит? Или из-за того, что смеется?

– Наверное, потому что ты мне дорог… – с трудом лепечу я, теряя дыхание и бесконечно дрожа губами. Слезы обжигают щеки. Но те сами по себе так горят, что кажется, от раскаленной кожи пар идет. – Очень дорог, Ян… Очень…

– И как это понимать, Ю? – сипит то ли сердито, то ли огорченно.

Когда я пожимаю плечами, вновь хрипом хохочет.

– Перестань… – прошу его остановиться, потому что его насмешки убивают. – Разве ты не видишь?.. Я не знаю, как еще сказать… Мои родители, Свят… И я… Мне так тяжело, Ян! Ты просто не представляешь!

Кажется, последнее, наконец, возымело на него какое-то действие. Он поджимает губы и хмурится, становясь несчастным, но серьезным.

– Так объясни мне, чтобы я представил. Обо всем, что чувствуешь, расскажи, Ю… Можешь?

Прикладывая к щекам ладони, лихорадочно мотаю головой.

– Без шансов! Я не смогу это объяснить! Видишь же, я в ужасе только от мысли об этом! Это страшные вещи!

– Страшные?

И снова он хмыкает, качая головой.

– Очень! А ты только и делаешь, что смеешься! – вскипаю от злости.

– Выглядишь так, будто хочешь меня побить, тогда как я тебя желаю всего-навсего целовать…

– У-у-у, – в отчаянии хватаюсь за голову.

Кружусь по комнате, будто бы пытаюсь поймать ее одуряющий ход.

Ян ловит сзади, обхватывая поперек тела руками. Прижимается, заставляя нас обоих стонать.

– Прекрати, прекрати… – долблю в пространство, прикрывая глаза.

Он везде… Проникает в меня своей энергетикой, словно щупальцами. Сминает душу. Оплетает легкие. Прорастает в сердце.

– На хрен твоих родителей, Ю… На хрен Свята! – шпарит Нечаев мне в затылок. – Ты моя! Уже давно… И скоро… Будешь полностью! Навсегда.

– Нет… Нельзя… Не могу… Не получится… – долблю я расстроенно вместо того, чтобы обрубить все посягательства одним результативным «Не хочу!». – И вообще… Мне все равно не нравится целоваться… Это мерзко! Не стоит того, чтобы грешить и делать всем больно, – убеждаю саму себя. – Вообще не стоит!

– Ч-что-о? – впервые за сегодня я улавливаю в голосе Яна растерянность. – В каком смысле мерзко? Хах… Ю? Хах... Ю-ю-ю? – буквально гогочет и давится этими звуками так, что прижатая к моей взмокшей спине грудная клетка судорожно дергается. Пока Нечаев резко не разворачивает меня к себе лицом. – Ты серьезно?

Пока я погибаю от своих чувств, он как раз смотрит совсем не серьезно. Возбужденно, словно маньяк какой-то.

– Безумец!

– Нет, нет…. Сейчас ты не отвертишься, Ю. Я тебя спрашиваю: тебе противно целоваться с Усмановым? Ответь!

Я задыхаюсь. От стыда и горькой обиды за Свята.

Боже… Я не должна была этого говорить! Так нельзя! Это тоже предательство!

– Ответь, Ю!

– Дело не в нем! – кричу я в отчаянии. – Просто я такая… – стучу Нечаева кулаками в грудь. – Я! Только я!

– Ну да, конечно… – хрипит сдавленно. И ухмыляется, будто знает что-то, о чем не догадываюсь я. Меня это, естественно, задевает. В растрепанных чувствах снова бью его в грудь, пока он с хохотом не перехватывает мои руки. Сжимая крепко-крепко, резко хмурится. Меня эти контрасты качают так, что мама не горюй! – А что с остальным? Как с сексом, Ю?.. Тоже мерзко, но терпишь? Или, может, это нравится?

– А-а-ах… – в этом шокированном вдохе набираю запредельные обороты по всем функциям. – Ты дурак, что ли, такое спрашивать?! Совсем ни стыда, ни совести нет?! Я тебе что – Кира какая-то, чтобы… чтобы спать с кем-то… – несмотря на бурлящий внутри гнев, повторить то, что он сказал, не получается.

И в один момент… Когда ни один глоток кислорода, несмотря на жадные рывки, не достигает легких, я просто срываюсь на рыдания.

– Ох, блядь… Ю… – роняет на выдохе Ян. Кидаясь вперед, не дает избежать объятий. Буквально сгребает в охапку. Как не толкаю, не могу вырваться. Царапаю ему шею, он лишь смеется. Так откровенно, что даже трясется. А может, дело не только в хохоте… Ощущаю эти вибрации не только от его груди. – Ладно, ладно… Прости, что так ублюдочно об этом спросил… Я явно не рыцарь, увы… Увы, Ю… Прости, зай… Прости, маленькая… Моя ты маленькая…

Я должна отпихнуть его и уйти.

Но…

Вместо того, чтобы продолжать бороться, затихаю. Позволяю Яну прижимать к себе, потому как, несмотря на все, в его осипшем голосе звучит залечивающая мою вспоротую душу нежность. И сама я… В один миг сдаюсь полностью и обвиваю шею Нечаева руками.

Говорю себе, что нужно остыть, подумать… А все равно срываюсь, не сумев прикусить вовремя язык. Тыкаясь Яну в грудь, выпаливаю на эмоциях:

– Не целуй больше эту Киру… Пожалуйста!

Он вновь ржет, но мне уже плевать.

– А кого целовать? – дразнит приглушенно.

– Никого!

Сдавленный смешок.

– Почему, зай?

– Потому… Мне из-за тебя кошмары снятся!

И снова хохот.

– О, если бы ты знала, какие кошмары мне из-за тебя снятся, ты бы снова меня избила.

Голос Нечаева наталкивает на мысль, что он подразумевает нечто неприличное. О таком не то что говорить… Даже думать волнительно. В промежности молниеносно ощущаются тяжесть и жаркая пульсация. Сжимаю бедра покрепче и, прикрывая веки, замолкаю, чтобы иметь возможность наконец-то успокоиться.

– Умойся, – говорит Ян чуть позже, подталкивая меня в сторону ванной. – Сходим на ужин.

Смотрю на него, часто моргая.

Как ему удается вести себя так, словно ничего из ряда вон не произошло? Будто ему без конца весело.

Глаза ведь выдают совсем другое.

Они меня и смущают. И порабощают. И ласкают. И утешают. И продолжают сжигать.

Вроде как ничего сильно плохого я не сделала, а Нечаев так смотрит, что я вину испытываю.

Пробегаюсь языком по губам, прежде чем успеваю себя остановить. Они давно высохли и, кроме того, напитались солью из слез, но я все равно улавливаю далекие нотки Нечаевского вкуса, оставленные, когда он меня облизывал, и, содрогнувшись, впадаю в некий эйфорический раж.

Зашумев, словно вскипевший с химическими реактивами чайник, отворачиваюсь.

Подношу ко рту руку. Прикрывая веки, трогаю губы и… зачем-то облизываю пальцы. Размазываю слюну. Растираю зудящую плоть. Кусаю подушечки. Вымазываю в кровь зубы.

– Ю… – выдыхает над моей головой Нечаев.

Резко вскидываю голову и встречаюсь с ним взглядом в зеркале.

Все это время наблюдал???

Боже… Он ведь смотрит так, словно готов на меня в прямом смысле наброситься.

Зачем? Не знаю.

В груди хлипко становится, будто вот-вот что-то рухнет навек. А внизу живота спазмы такие закручиваются, что боль заставляет морщиться.

– Что ты делаешь? – шелестит Нечаев, перекрывая, казалось бы, оглушающий грохот моего сердца.

Спешно стираю с губ кровь.

– Зубы чищу, – выдаю очевидный бред, не оборачиваясь, но и не отрывая от него взгляд в зеркале.

– Ты не взяла зубную щетку?

– Конечно, взяла… Просто у меня… У меня такие вот странности… Эм… Гм… Ритуал перед ужином!

– Зашибись ритуал, Ю… Я, пожалуй, его перейму. С тобой. Надеюсь, тебя так же, как меня твои, вставят мои странности.

– Что? – все-таки оборачиваюсь, чтобы успеть упереться ладонями Яну в грудь и не дать к себе снова приблизиться. – А после ужина... Где я буду спать? – тараторю, реактивно меняя тему. – Мне и так эта поездка – сплошные нервы…

– Со мной, конечно, – заявляет Нечаев весьма уверенно.