Каисса

Работалось тут не сказать чтобы комфортно. С улицы доносилась ругань на разных языках, крики дерущихся детей, лай бродячих собак. Тонкие стены пропускали непрекращающиеся сладострастные стоны соседок-путан, которые с каждой фрикцией увеличивали свой трудовой стаж и приближались к пенсии. Платон включал дядино старое радио, и квартира наполнялась белым шумом, помогающим до тех пор, пока дрожь от проезжающих поездов в очередной раз не устраивала шторм в калебасе с мате, игриво двигая на столе микросхемки и что-нибудь роняя в шкафу в детской.

Но выбирать не приходилось: Бюро располагалось на Котлине, филиалы в Твери еще не открылись. Аренду отдельного офиса Платон не потянул бы по деньгам, в коворкингах запрещалось работать протоколами секретности, а съемная квартира Девонского была такой крошечной, что все его железяки в нее попросту не влезали.

Так что Платону в каком-то смысле повезло, что дядя умер, тем более квартира располагалась неподалеку от Политеха, в котором молодой Девонский последние года два преподавал на четверть ставки философию искусственного интеллекта. Дяди Олега не стало в двадцать четвертом, в возрасте сорока лет. Он немного не застал социальный рейтинг. Но если бы застал, рейтинг у него был бы очень низким. Дядя много пил, постоянно боролся со своими пороками, страстями, искушениями. На исходе жизни они отобрали у Олега семью, средства к существованию, любимую работу. За год до смерти дядя смог одержать верх, бросил все вредные привычки, обрел какую-то гармонию – кажется, лишь для того, чтобы цирроз прикончил его. Как раз в кризис начала тридцатых, когда медицина была в упадке и никто даже не пытался помочь такому маленькому человеку, как Олег Девонский.

Но Платон вспоминал о дяде со светлой грустью. У Олега была дочка Клара – точнее, дочка его жены от первого брака, – которую забрали в приют для душевнобольных в шесть лет. Злые языки говорили, что она прошла через ад и Олег делал с ребенком ужасные вещи. Платон не знал всей правды и не верил слухам, а дядя старательно избегал разговоров о дочери. Но с племянником Олег был самым лучшим дядей на свете – именно он в легкой и увлекательной форме рассказывал Платону о физике, помогал ему с домашней работой. Только он видел, что, несмотря на всю гениальность, мальчишке не все дается легко. «Что, опять Шурик нагнетает?» – спрашивал дядя Олег, когда в очередной раз Платон, заплаканный, возникал на пороге его квартиры после ссоры с отцом.

Олегу тоже пришлось нелегко в этой жизни. Они оба чувствовали себя обделенными и отвергнутыми; подозревали, что окружающие должны им намного больше, чем дают. Это чувство всегда было основным в общении дяди и племянника, витая в воздухе, когда они рыбачили вместе, слушали любимый дядин панк-рок, говорили обо всем на свете, кроме Клары, паяли микросхемы, вслух читали Солженицына, пробовали мате или заваривали тегуаньинь с замороженной мандаринкой.

Тринадцать десять.

В квартире пахло ладаном. С запястья стекала кровь. По лицу бежали слезы.

Все потому, что могучего интеллекта Платона не хватило, чтобы сделать нормальную лидокаиновую блокаду предплечья. Он взвыл от боли, едва погрузив в руку скальпель в попытке извлечь чип, и, дернувшись, опрокинул разогретый паяльник в канифоль, на несколько мгновений превратив баночку с ней в маленькое кадило.

10.08.2035 13:12. Beeline: Пропущенный вызов от абонента Алексей Добряков (фотограф, Редакция).

Невовремя.

Стук в дверь.

Желания открывать у Платона не было. Никто и никогда не приходит без приглашения с хорошими новостями. Если звонит телефон, пришло письмо, электронное или бумажное, окликнули на улице, внезапно приглашает в кафе давно забытый знакомый, если «нам надо серьезно поговорить», если «зайди ко мне в кабинет, дело есть», если «у меня для тебя отличная новость!» – ни-ка-кой отличной новости не будет, а будет не-при-ят-ность. Поэтому за дверью вряд ли стояла пылкая красивая барышня или шустрила с чемоданчиком денег для Платона. Скорее всего, стучал какой-то торгаш, или свидетель Иеговы, или наркоман, коих тут водилось. С головой погруженному в решение проблемы сбойнувшего чипа Платону подумалось, что наркоман был бы не самым плохим вариантом – наверняка он умеет колоть лидокаин и мог бы помочь вынуть чип.

Отогнав эту мысль, Платон решил не открывать.

Но потом передумал: вдруг в Бюро хватились и прислали эфэсбэшников. Не открыть в такой ситуации – верный способ на ровном месте поднять себе статью.

Секунду помявшись, Девонский распахнул дверь. На пороге стоял какой-то бритоголовый орк со шрамами на голове и бессмысленным взглядом. Возможно, местный, потому что Девонский где-то его уже видел.

– Здравствуйте, я ничего не покупаю, извините… – сказал Платон.

И – закрыть. И не открывать больше, ибо тип стремный до ужаса.

С правого предплечья Платона сбежала струйка крови и капнула вниз.

– Я – это ты из будущего, – буркнул бритоголовый.

«Точно наркоман», – подумал Девонский. А вслух сказал:

– Это вряд ли.

И захлопнул дверь.

Спустя секунду Девонский вспомнил, где видел стремного мужика с той стороны двери – «грибник» с утренней фотографии, которого Каисса приняла за Платона. Тем удивительнее было, что этот «грибник» вдруг возник на пороге квартиры-лаборатории, которая, конечно, не Бюро, даже не засекреченный объект, но вообще говоря… в газетах ее адрес уж точно не писали.

Платону стало жутко.

Но спустя пару секунд раздумий внутренний инженер одержал верх над внутренним трусом, и Девонский снова открыл дверь. Бритоголовый тип все еще стоял на пороге. Теперь Платон смотрел на него как на новую порцию отладочной информации – если заснять «грибника» со всех ракурсов, можно будет воспроизвести сбой в работе модуля распознавания Каиссы, прикончившего чип, и приступить к починке.

Платон дипломатично пригласил мужика пройти на кухню в другом конце коридора и все обсудить. Они сидели и пили кофе. Молчали. Мужик вел себя адекватно – разулся, помыл руки, попросил не сластить. Было похоже, что он или забыл, зачем пришел, или мучительно подбирает слова для какого-то трудного разговора. Платон так же пытался сформулировать: «Привет, я Платон. Сегодня Наблюдение приняло тебя за меня. Из-за этого чип в руке сгорел. Мне нужно сделать фото и видео с тобой. Желательно много. Я еще раз скормлю твои фото Наблюдению и пойму, почему так произошло. И поправлю. А то меня уволят, потому что я программировал это Наблюдение, а оно вон как глючит. Еще я разрезал руку сам. Еще я удивлен, что ты пришел ко мне на мою, скажем так, конспиративную квартиру. Еще ты меня пугаешь, потому что я не знаю, зачем ты пришел. А еще ты мне кажешься недалеким, и я боюсь, что ты вообще не поймешь, о чем я говорю».

– Здравствуйте еще раз. Меня зовут Платон, – сказал Девонский.

Тут как прыжок веры: надо оттолкнуться, а потом беседа сама сложится.

– Я знаю, меня тоже зовут Платон Девонский. Платон Александрович, – ответил бритоголовый.

Видимо, «Платон Александрович» все же решил разыгрывать карту пришельца из будущего. И откуда-то знает полное имя Платона. Тут как со стуком в дверь и письмами: если незнакомец называет тебя по имени-отчеству – повод насторожиться.

Платон насторожился. Он читал недавно, что с шизофрениками нужно разговаривать спокойно, простыми фразами, поддерживая их «легенду» и не споря.

– Извините, но мой скепсис несложно понять, я надеюсь. Вы мне помогли бы, если бы как-то подробнее рассказали все, – подчеркнуто вежливо сказал Платон.

– Да я и сам не до конца понимаю… Какой сейчас год?

– Две тысячи тридцать пятый.

– Ну вот. А у меня еще вчера был две тысячи шестьдесят пятый. И, поверь, объяснить, как я сюда попал, мне трудно. Я даже сформулировать толком не могу, чтобы не звучать… чудаковато. Ты перед собой видишь себя из будущего, но я-то тоже вижу тебя – меня из прошлого! И шокирован не меньше.