Страница 3 из 82
Поэтому нам показалось важным поместить изучаемые источники в соответствующую интеллектуальную и духовную среду, интерпретировать их в зависимости от идеологических предпочтений или личностных симпатий и антипатий их авторов. Нужно было, конечно, сопротивляться искушению, которому слишком часто подвержены историки науки, – делать более доходчивой часто темную, неловкую и мутную мысль прошлого, переводя ее на современный язык, который ее проясняет, но в то же время и деформирует.
Эмпирической базой нашего очерка и антологии стали, прежде всего, научные тексты прошлого – книги, журнальные статьи, решения заседаний ученых советов, официальные письма и переписка ученых, рукописи и черновики, автобиографические очерки и воспоминания.
«Презентизм» и «антикваризм» – вот две основные целевые установки, в рамках которых в виде очерка и антологии совершилось наше историческое исследование. Презентизм – это стремление рассказать о прошлом для современности. Антикваризм – это желание восстановить картины прошлого во всей их внутренней целостности, безо всяких отсылок к современности. Отсюда проистекает обилие цитат, а не пересказов или рефератов.
Одной из первых нами решалась задача хронологической систематизации успехов и неудач борьбы советской лингвистики 1950 – 2000-х годов за свое место в структуре научного знания. Мы постарались «каталогизировать» результаты научных достижений и неудач, воздать должное крупнейшим исследователям, отметив, если возможно, ошибки и заблуждения, то, что не прошло «проверку временем». Особенно привлекательным был поиск «забытого, но ценного».
Другая задача – представление социального механизма эволюции лингвистических научных идей и проблем этой эпохи – от зарождения, через стабилизацию к угасанию. Это попытка реконструировать основные интеллектуальные традиции, темы и проблемы, характерные для советской лингвистики второй половины XX века, и продемонстрировать непрестанную борьбу за обновление конкретных научных идей, происходящее в ходе полемики с альтернативными подходами и идеями.
Наконец, нас интересовал «человеческий фактор» научной деятельности той эпохи. Мы постарались воссоздать контекст социокультурного и мировоззренческого «боевого» творчества советских лингвистов, анализ «боевых» традиций научного сообщества той эпохи, реконструировать «внешнее окружение», которое способствовало или тормозило развитие научных идей, теорий, подходов.
Архитектоника книги такова: вначале идет монографический очерк, где по правилам исторического описания дается ответ на пять кардинальных вопросов:
• как это было?
• каков был социальный статус науки о языке и языковеда?
• каково было господствующее мировоззрение и как оно соотносилось с маргинальными парадигмами?
• каково было отношение общества к языковедческому знанию?
• каков был микросоциальный климат в этой отрасли советской науки?
Далее читателю предлагается антология, структурированная по десятилетиям – от 50-х годов XX века до начала нового, XXI века, которая включает в себя отрывки из теоретических работ ведущих советских языковедов, из журнальных и газетных публикаций, воспоминаний, бесед, а также из хроники той эпохи.
Наша книга – это описание путей, которыми отечественная наука о языке приобрела на сегодняшний день свое достояние. Она может объяснить нам то, чем мы владеем и что можем ожидать от науки, а также не только привести нам на память тот запас, который мы имеем, но и научить нас, как его увеличить и улучшить. Совершенно справедливо можно ожидать, что история советской лингвистики второй половины XX века дает нам повод для философских размышлений о том, в каком направлении следует направлять наши интеллектуальные усилия для расширения и дополнения запаса наших знаний о языке.
Помочь читателю или сподвигнуть его вынести уроки из прошедшей истории человеческого знания было одной из задач начатого нами труда. Мы искренне считаем, что это один из первых шагов. Продолжение, как говорится, следует.
ЧАСТЬ I.
ОЧЕРК.
БОРЬБА МНЕНИЙ И СВОБОДА КРИТИКИ – ЗАКОН РАЗВИТИЯ ПЕРЕДОВОЙ НАУКИ
[6]
Первостепенная задача истории науки – отнюдь не просто мемориальная, специальная учебная или общепросветительская. Историческое исследование науки может и должно послужить отправной точкой, стать эмпирическим базисом для обобщений любого типа – от создания общей теории науки до ее организации в качестве особого социального института. Все это, в конечном счете, позволит лучше понимать наше прошлое и настоящее, хотя бы отчасти заглядывать в будущее. В этом и состоит высший «запрос» к постановке задач историко-научных исследований, в этом их особая общекультурная, гуманистическая значимость. С.Н. Трубецкой, цитируя Платона, писал, что знание объясняется из воспоминания, а в узнавании кроется начало познания [13, с. 77]. Конечно, история должна быть по возможности правдивой. Б. Брехту принадлежат слова: приходится преодолевать пять трудностей, когда хочешь написать правду. На самом деле, трудностей гораздо больше. Главную трудность назовет H. Gipper в своей статье, чей заголовок наилучшим образом отражает проблему, с которой сталкиваются авторы при составлении антологий, подобных нашей, – «Schwierigkeiten beim Schreiben der Wahrheit in der Geschichte der Sprachwissenschaft». Трудность, по словам H. Gipper, заключается в следующем:
«Sollte es das tatsächlich geben, daß Wissenschaftler, die doch zur Suche nach der Wahrheit verpflichtet sind, böswillig oder leichtfertig Fakten unterschlagen oder verdrehen, um ein bestimmtes nationales Wunschbild zu schützen?» [180, c. 103].
«Как это было?» – основной вопрос всякого исторического исследования. Об этом писал Ф. Энгельс:
«Каков бы ни был ход истории, люди делают ее так: каждый преследует свои собственные, сознательно поставленные цели, а общий итог этого множества действующих по различным направлениям стремлений и их разнообразных воздействий на внешний мир – это именно и есть история» [172, с. 41].
Поэтому мы начнем с реконструкции социального и культурного контекста эпохи, в которой происходили те или иные события, под влиянием которого формировалось мировоззрение того или иного ученого, складывалась его судьба. Затем продемонстрируем ход мысли, особенности рассуждений и доказательств советских языковедов того или иного десятилетия, их полемику с идеями своих предшественников и современников.
Не в последнюю очередь благодаря этой песне Юза Алешковского факт «какой-то причастности» Сталина к науке о языке широко известен. Об этом помнили всегда, но не всегда последовательно и объективно. В «Литературной газете» (№ 5 за 1992 г.) появилась статья, написанная совместно писательницей и ученым – Наталией Ильиной и доктором филологических наук Л.Л. Касаткиным. Авторитетные авторы привели убедительные свидетельства, что вмешательство Сталина в языкознание не только не было губительным для этой науки, но даже сыграло положительную роль. Но на другой полосе того же номера газеты автор, далекий от лингвистики, заявлял, что после появления статьи «отца народов» «началась ликвидация всего классического языкознания». Таким было восприятие эпохи 50-х в начале 90-х.
Представление о том, что Сталин принес вред науке о языке, держалось стойко. В 2000 г. в передаче «Династия Орбели» на телеканале «Культура» сказано: «…появилась печально знаменитая статья Сталина». В 2002 г. на том же канале в передаче «Тем временем» вспомнили, что незадолго до смерти Сталин взялся за языкознание. Прозвучала фраза: «Лингвисты до сих пор вспоминают об этом с содроганием». Но есть и иная точка зрения. В публицистических статьях последних десятилетий не раз проводилась мысль, что Сталин «ошельмовал» великого ученого – Н.Я. Марра.
6
Заголовок раздела книги Г.Ф. Александрова «Труды И.В. Сталина о языкознании и вопросы исторического материализма». М., 1952.