Страница 14 из 38
Но теперь мы оба все равно погибнем. Мы не пройдем и три лье. А до станции еще сотни. Завтра или послезавтра мы погибнем здесь. Все кончено. Мы товарищи пред лицом смерти. Простимся же, товарищ!..» И Дюваль крепко поцеловал Винсента в губы. Затем он вынул из кобуры револьвер.
Раздался выстрел. Пуля попала Винсенту в голову. Но стрелял не Дюваль. Мгновенно он овладел собой и откатился, хватаясь руками за траву, в кусты. Как кошка, перевернулся на живот и стал ждать. Раздался второй выстрел — пуля просвистела у него над головой. Дюваль громко и жалобно заскулил. Из чащи высунулись две головы и вышли два-три туземных солдата. За неграми осторожно шел белый унтер-француз. Негры схватили Винсента за ноги и поднесли тело к унтеру. Унтер начал медленно расстегивать куртку Винсента.
В эту минуту Дюваль, прицелившись в унтера, свалил его с ног. Вторым выстрелом он положил негра и, выскочив из кустов, приставил другому к груди револьвер. «Бросай винтовки», — коротко скомандовал он. «Ложись!» — скомандовал второй раз. Затем подошел к унтеру, вытащил из его кармана пакет с хиной и жадно проглотил одну, другую, третью порцию. «Шагом марш!» — скомандовал он в третий раз…
Через две недели по дороге в Либревиль ехал в экипаже белокурый человек. На станциях он предъявлял бумаги на имя офицера запаса Винсента Поля. Сыпя деньгами направо и налево, он вступал в разговоры с унтерами и интересовался положением рабочих, мостивших дорогу.
Глава 4
КАВАЛЕРГАРДСКОГО ПОЛКА РОТМИСТР
Разговоры маятника. Муравьед. Перстень, о котором читатель кое-что узнал в главе 3. Нападение большевиков. Полка Ее Величества ротмистр. Танец шести свечей. Настроение Дюверье все портится. Кровь на лаковых туфлях. Эдит наконец соглашается на предложение д-ра Рипса.
Дверь бесшумно приоткрылась, и в комнату просунулся длинный, любопытный нос.
Все было тихо. Из-за потрепанной занавески над кроватью доносилось ровное дыхание. Птица в углу чистила клюв в своей клетке, мята в крошечных горшочках на окне наполняла комнату болотной свежестью.
Все было хорошо, и потому, нос, передернув несколько раз ноздрями, скрылся. Маятник болтал медным животом, а стол, безногие калеки-стулья и потертый шкафчик прядали ушами и слушали. Вдруг стенные часы охнули, захрипели и приготовились бить. За занавеской что-то пошевелилось. Часы пробили, испугались и умолкли. Вещи тоже сникли и больше не слушали — они были уже безжизненны. Теперь слушала, как тикают часы, Эдит.
Эдит хотела подняться и не могла. Спина была словно лубяная, а вместо руки — огромный куль из бинтов. Она с любопытством повела глазами по комнате. Вспомнила: в шлюпке было холодно и мокро. Зубы стучали, как эти часы — только чаще. Еще проблеск сознания — лицо Рипса — острая боль в руке, кто-то склоняется над рукой и делает перевязку. Перед этим руку сгибают — мельтешение зеленых молний и серый покой.
Потом долго ехали на чем-то, и каждую секунду боль отдавалась в руке. Теперь рука очутилась в этой комнате на кровати рядом с Эдит.
Никогда еще этой руке, когда она была стройна и чиста, а не представляла собой неуклюжий сверток из полотна и марли, не доводилось просыпаться в такой нищенской комнате. В романах, страницы которых она небрежно листала, героини имели привычку просыпаться в будуарах, подобных будуару Эдит в Нью-Йорке. А если какая-то героиня и рождалась под дымным потолком подвала, то страниц через 200–300 она меняла печальную участь на ковры под ногами, тигровую шкуру и дымчатые кружева. Хотелось есть, было очень сыро и неприятно.
Скрипнула дверь, и вновь просунулся любопытный нос. Почувствовал, что не все хорошо, потому что за ним просунулось продолговатое лицо, похожее на морду муравьеда — на нем, как две кнопки, блестели сереньких глаза.
— Кто вы? — спросила Эдит.
Вместо ответа вновь скрипнула дверь, и нос муравьеда спрятался.
Эдит услышала, как кто-то шепотом советовался в соседней комнате. Один голос был мужской.
Зато, когда муравьед — он же хозяйка — вернулся в комнату, Эдит узнала, что ее звали мисс Вуд. Она называла Эдит Мартой. Значит, Эдит из осторожности не сказала своего настоящего имени.
— Вы останетесь у меня, пока не выздоровеете. Один ваш добрый друг вчера привез вас сюда и просил меня позаботиться о вас.
— Кто такой?
— Его имя — Джим Рипс!
Далее мисс Вуд рассказала о погоде, о квартирной плате, о сырости, о ценах на мясо, о своем ревматизме, о том, где находится уборная и еще о многих интересных вещах…
Огромная площадь была заполнена народом. Над приглушенным гудением толпы носился световой луч и рисовал на экране подробности гибели транспорта «Виктория».
Портреты капитана, помощника капитана, вахтенного, миллиардера Мак-Лейстона, которому принадлежал пароход, и младшего юнги, парня десяти лет.
Взрыв. Густые тучи дыма — и больше ничего. Корма парохода: люди и крысы прыгают в воду, копошатся у лодок. Рядом воронка кипящей воды уже затянула нос корабля.
Люди на шлюпках. Вдалеке торчит корпус «Виктории»…
Дальше длинные столбцы погибших и спасшихся. Кое-какие портреты.
Гарри протиснулся поближе к экрану, он был близорук — ему хотелось узнать, не попал ли кто-нибудь из американских товарищей в эту историю. Усталыми глазами пробегал он имена людей, которых никогда не знал и никогда не узнает.
Вдруг он вздрогнул. Не веря своим глазам, он схватил за плечо соседа. Тот, не понимая, посмотрел на молодого рабочего и вежливо выругался.
«Марта Лорен» — прочитал Гарри в списке тяжело раненых. Завтра он начнет ее искать.
На второй день своего пребывания на улице такой-то Эдит послала телеграмму отцу. Потом еще и еще. Ответа не последовало.
Мисс Вуд пожимала плечами, и ее ноздри раздувались. Она была искренне удивлена.
Эдит пришлось отдать ей два своих перстня: мисс Вуд была так бедна, а Эдит должна была рано или поздно получить ответ от Лейстона.
Но один перстень она не отдала — перстень старинной работы с выгравированной буквой «L». Лейстон подарил ей его в день конфирмации. Перстень был широкий, мужской, и Эдит носила его на большом пальце. Это был некий сувенир молодых лет Лейстона. Но она не знала, что с ним было связано.
С каждым днем тревога Эдит росла.
Мисс Вуд говорила о ценах на мясо, о своем ревматизме, о сырости в комнатах, о лучших способах выводить клопов и о голоде в России и Украине.
Голод намеренно устроили большевики. Эдит вспоминала, как Лейстон уверял ее, что большевики разрушили страну своим неумением вести хозяйство. Но мисс Вуд настаивала, что голод большевики инсценировали умышленно.
Каждое утро Эдит, просыпаясь от гудков, видела в окно, как проходили на фабрики рабочие. Эти люди очень редко попадались ей на глаза в Америке — они малокультурны и их не пускают в приличные дома.
Она видела желтые лица с блестящими глазами, заскорузлые руки, худые тела в дешевой одежде и чувствовала себя как диккенсовская героиня, которая хотела бы помогать бедным людям, но сама не имеет денег.
Рядом с ее комнатой жили две работницы с текстильной фабрики. Впрочем, одна из них была безработная: ее уволили за то, что ее брат участвовал в рабочих митингах.
Она приходила к мисс Вуд убирать комнаты. Не говоря ни слова, мыла пол, вытирала пыль, выносила ведра с помоями и ящики с мусором.
Однажды вечером в комнату вошла мисс Вуд. Она несла в руках запечатанную телеграмму. Эдит бросилась навстречу и здоровой рукой распечатала телеграмму: «NEW-York 20/5 — 22, LONDON-STREET. Мак-Лейстон отныне НЕ ИМЕЕТ ДОЧЕРИ. Мак-Лейстон».
Работница мыла пол. Увидев, что Эдит откинулась назад и побледнела, как смерть, она быстро подошла к ней и поддержала ей голову. Мисс Вуд вышла, ее позвал кто-то из квартирантов.
— Что с вами, мисс? — спросила Кэт.
Эдит рассказала, как она несчастна. Как она хотела помочь тем голодным рабочим и как она, о Боже! — сама, вероятно, скоро будет голодать. Что это с ее отцом? Он ведь сам поставляет продукты для АРА, как он мог бросить ее голодной!