Страница 26 из 36
Я не оспариваю преимуществ взаимного недоверия. В нашем мире без него никак не обойтись. Кто-то из древних даже сказал, что оно составляет основу благоразумия. Но то, что отражено в афоризмах, всегда ли оказывается истинным и соответственным на деле? Недоверие оказывается хорошим или плохим в зависимости от нашей позиции и цели. Недоверие – принцип оборонительный. Он для тех, кому есть что терять и есть чего бояться. Но во Франции нам терять нечего. Мы собираемся уничтожить тамошнюю власть, мы собираемся взять страну штурмом, наскоком, хитростью или всем вместе сразу. А потому в основу нашей политики должен быть положен риск, а не осторожность. В данном случае выбор в его пользу является менее ошибочным.
Мир будет судить о духе наших действий в тех областях Франции, которые попадут под нашу власть, по тому, как мы действуем в тех регионах, которые уже оказались в наших руках. Наша мудрость не должна быть плоской. Другие времена, возможно, потребуют других подходов, но в это жуткое время наша политика должна быть смелой, решительной, мужественной и добросовестной. Мы должны быть максимально открытыми. Такова королевская, повелительная политика. И пока мы будем ее придерживаться, то сможем быть законодателями. Но мы никогда не сможем принять власть на себя, если будем бояться последствий этого шага. А посему мы должны со всей серьезностью следовать принципу: не дать себе волю при первой же возможности заполучить неправомерное преимущество. Ибо в случае, если хоть раз сыграем грязно, то научим тому же остальных, а уж тогда нас быстро перехитрят и одолеют. Испанцы, пруссаки и Бог его знает кто еще ради собственных интересов пожертвуют нами. И вместо того чтобы возглавить великую конфедерацию и стать первыми судьями Европы, мы благодаря нашим же ошибкам обернем грандиозный замысел тысячью мелких эгоистичных споров. Враг победит, и нам придется жить при нестабильном и зависимом от чужой воли мире, будучи ослабленными, подавленными и опозоренными, пока вся Европа, включая и Англию, будет совершенно беззащитна перед якобинскими идеями, интригами и оружием. Что же касается короля Франции, формально являющегося нашим другом и союзником, то мы все же будем считаться его врагами. Из-за этого противоречия, боюсь, несмотря на наши усилия, все наши действия будут выглядеть обманчивыми или, по крайней мере, наша политика запутается настолько, что мы сами себя ими свяжем.
Вспомним про Тулон. Я с величайшей скорбью узнал, что, приняв к себе флот французского короля, мы немедленно разоснастили его и сняли с его кораблей мачты, вместо того, чтобы держать их наготове к отходу на случай катастрофы и для того, чтобы оправдать оказанное нам доверие – то есть сохранять их для владельца, одновременно применяя на пользу нашей общей цели. Ныне эти корабли находятся в таком состоянии, что, если нам придется эвакуироваться из Тулона, то они, несомненно, либо достанутся врагу, либо будут нами же и сожжены. Знаю, некоторые думают, что это хорошо. Но англичане должны быть не хуже древних афинян, а господин Питт – не хуже Аристида.
Неужто нам настолько не хватает ресурсов, что мы ничего не можем сделать с восемнадцатью или двадцатью линейными кораблями, кроме как сжечь их? Если бы мы бросили клич французским морским офицерам-роялистам – которых насчитывается не одна сотня – дали бы им возможность выбрать моряков, которым бы они могли доверять, а нехватку кадров заполнили бы собственными средиземноморскими морскими кадрами, коих по Италии разбросаны тысячи, и отдали бы все это под командование трезвомыслящих англичан, добавив туда таких же трезвомыслящих английских подчиненных, Вест-Индия до сих пор была бы нашей. Можно было бы возразить, мол, эти французские офицеры захватили бы ее во имя короля Франции и не отдали бы ее нам. Пусть так. Пусть Карибские острова не были бы нашими, зато они не стали бы якобинизироваться. Но даже такое возражение было бы ложным. Ведь эти люди на словах и на деле были бы нашими. Все дело в лжепринципе недоверия, который невозможно воплотить, не имея явного превосходства в силе. Кто платит, кормит и одевает, тот и должен управлять. Но тут я вынужден сказать честно: если бы все французские острова на Карибах оказались бы в нашей власти, их не следовало бы под ней удерживать. Их следовало бы по чести разделить. Это серьезный политический вопрос, имеющий множество взаимосвязей и аспектов. И сейчас я лишь вскользь его касаюсь, опровергая вышеозначенное возражение внутри описания проблемных последствий, которые неожиданно для нас оборачиваются натуральным вероломством, смешением союзника с противником, из-за того, что оба они принадлежат к одной территории.
Я твердо уверен, что Тулон нужно сделать примером того, как мы обращаемся с французским городом, поддерживающим короля. А потому он должен находиться в сфере влияния – как гражданской, так и военной – союзников. Однако единственный способ удержать эту завистливую и разнонаправленную группу стран от взаиморазорения собственных частей и риска потери целого – нужно отдать город под номинальное правление регента, при условии, что его подчиненные будут утверждаться нами. Это я считаю абсолютно необходимым для сохранения баланса между союзниками. Иначе, по-видимому, испанцы, которые совместно с нами удерживают город, супротив нашим общим интересам совершенно разумно сочтут нас абсолютными хозяевами Средиземноморья, владеющими Гибралтаром с одной стороны и Тулоном с другой, и это притом, что мы чуть ли не в открытую заявляем, что собираемся захватить всю Вест-Индию, оставив обширные, большие и слабые испанские владения в регионе полностью в нашей власти без возможности уравновесить ее хотя бы чуть-чуть? Нет ничего более опасного для государства, нежели чрезмерная самоуверенность при полном отсутствии понимания, чего хотят или боятся другие страны. Испании кажется, что она видит, как мы пользуемся преимуществом неразберихи, царящей во Франции, чтобы не дать ей и, соответственно, всем остальным защитить себя, и в конечном счете сделать испанскую монархию периферией. Если бы Испания видела происходящее в правильном свете, будьте уверены, она бы не стала думать ни о какой иной политике, кроме политики немедленного уничтожения якобинства. Но ее министры – довольно поверхностные (мягко говоря) политики. Неудивительно, что они не слишком заинтересованы в таком исходе или же уравновешивают его соображениями обычной политики, то есть вопросами распределения власти между государствами. Если мы открыто попытаемся уничтожить сложившийся баланс сил, особенно на море и в торговле, как в Европе, так и в Вест-Индии (притом, что последняя является для них чувствительным и уязвимым местом), из страха того, что Франция может сделать для Испании, чего же удивляться, что Испания, страна куда слабее нашей (слабее, правда, насколько вообще может быть слабой столь огромная империя), будет бояться нашей неконтролируемой власти, которую мы сами себе вручили под предлогом возрождения прежней монархической власти во Франции? И не важно, правы мы, в общем, так поступая, или нет. В наших отношениях с Испанией при воплощении таких принципов действия совершенно нереально создать настоящий союз. А если от союза отвалится Испания, вскоре отвалится и Неаполь. Пруссии вообще ничего не надо, кроме обогащения в происходящей неразберихе. Италия сломлена и раздроблена. Швейцария якобинизирована, боюсь, немногим менее, чем полностью. Я давно уже и с болью наблюдаю, как прогрессируют в этой стране французские принципы. Дальше падать уже некуда. Удержание Тулона, которое, если все сделать правильно, может стать нашим величайшим преимуществом, окажется нашим величайшим несчастьем. Чем больше там наших войск, тем больше будет причин и поводов для раздоров между союзниками. И мне известно всего одно средство не допустить этого: сделать нашу политику гораздо проще. Наше положение неизбежно показывает всем нашим союзникам, что мы заняли его не просто так. А это – проблема, и вместо того, чтобы усиливать ее, мы должны всеми имеющимися в нашем распоряжении средствами ее уменьшить.