Киевский лабиринт

— Это Клим Пантелеевич Ардашев, служил когда-то в МИДе, потом у нас адвокатствовал. Два года назад уехал в Петербург… простите, Петроград, придя наконец в себя, — произнес Каширин. Повернувшись к начальнику, он добавил: — Разрешите, Николай Дмитриевич, вас на два слова… лучше в коридоре…

— Извольте, — пожал плечами Ткаченко и вышел.

— Господа, а как же насчет кандалов? — крикнул им вдогонку скованный цепями статский советник, но дверь уже захлопнулась.

— Слава богу, разрешилось недоразумение, и временный мой начальничек во всем разобрался. А так, признаюсь, человек он трудный, и местами даже бестолковый, несмотря на то что грамотного интеллигента из себя корчит. А вот скажите, разве может хохол быть интеллигентом? Не-а, ни в жисть! — подливая в чай Ардашева гавайский ром, рассуждал старый знакомый из южной губернской столицы. — А знаете, что я вам скажу: меня это тройное убийство вообще не интересует. Мне на него — тьфу-тьфу — наплевать. Не мое это дело. Какая мне разница, кто здесь кого и за какие грехи порешил? Меня известный вам Ефим Андреевич Поляничко сюда за другим, более важным делом откомандировал. Вот и комнатку местные сыскари выделили, хоть и маленькая — зато с окном, и вид хороший — прямо на сквер… Вы, Клим Пантелеевич кушайте, не стесняйтесь, — Каширин придвинул гостю вазу с пряниками.

— Кстати, как он там поживает? — тепло улыбнулся бывший адвокат. — Пенсион ведь давно заработал, а не успокаивается — все со злом борется…

— А! — махнул рукой полицейский. — Только, что кажный год обещает уйти. Вот уже и надворного получил, а все сидит. Но уверяет меня, что осенью освободит место. Вы же знаете, я этого светлого дня уже девять лет жду. В прошлом месяце титулярного пожаловали… Поощрений и благодарностей у меня — стены в Зимнем дворце можно оклеить. И медалька… А как я банду Рваного брал! И ведь не побоялся тогда, смело на пулю пошел! Да… ранили‑с, но ничего, шрамы затянулись. Эх, Клим Пантелеевич, дорогой вы мой! Помните, как мы славно на «Королеве Ольге» по Средиземному морю вояжировали! Помните? Как жили — не тужили… А какие мадамы по палубе фланировали!.. А теперь — война, калеки на улицах, вдовы в черных платках…Зачем? Кто все это выдумал?.. А царь-батюшка наш, — он понизил голос почти до шепота, — как заводная механическая сорока, все о патриотизме талдычит… Оружием трясет, германца напугать хочет, а зад-то у солдата голый, и в котелке у него тюря! И невдомек государю нашему самодержцу, что у народа терпения почти не осталось. А что будет, когда оно совсем кончится? А я отвечу: смоет всех одной волной. И меня, и вас, и всю августейшую семью — всех! — Каширин плеснул в пустой стакан чистого рому и выпил залпом, как водку. Зажмурился, занюхал рукавом и продолжил: — Правда, кровавое варьете продлится недолго. Всем скоро свобода надоест. И вот тогда живоглоты выберут из своих рядов самого чудовищного и жестокого правителя. Бояться его будут, как кролики удава, смотреть снизу вверх, отдавать ему на заклание жен, детей, родителей и славить, славить, славить!..

— Здесь с вами трудно не согласиться. Но уж слишком жуткую картину вы нарисовали. Прямо апокалипсис какой-то. Признаться, не хотел бы я дожить до такого времени.

— Не волнуйтесь. Вас и меня убьют в самом начале. Меня ведь в Ставрополе многие не любят. Да и вы тоже вызываете у народа зависть и злобу.

— Разве? Вот уж не знал, — покачал головой Ардашев.

— Да-с. Вы слишком успешный, вам все удается, а это многих раздражает.

— Откровенно говоря, я об этом не задумывался. А впрочем, возможно, так оно и есть, — кивнул Клим Пантелеевич. — Однако хотелось бы узнать, за каким делом вы сюда командированы, если даже тройное убийство на Крещатике вас не особенно беспокоит?

— За делом государственной важности, — с серьезным видом заметил полицейский и откусил пряник. — Признаться, вполне надеюсь на вашу поддержку. Ткаченке я так и сказал, мол, Клим Пантелеевич только один и может нам помочь. Тут вдумчивый подход нужен. А нахрапом, казацким наскоком, как у нас это любят, только все испортим. Вот он и велел мне все тонкости с вами обсудить. Да-с…

— Извольте.

— Речь идет о фальшивых ассигнациях. Их в Ставрополе в последнее время развелось видимо-невидимо. Вот, смотрите. — Он достал бумажник и выудил две купюры: одна достоинством в десять рублей, другая — в сто. Вот эта, — он указал на десятку, — имеет неправильную серию: буква «Я» наоборот, как будто латинская. А сотенная на вид — настоящая, водяные знаки в порядке, но если краешек потереть — лоснится, точно клозетная бумага.

Ардашев взял одну банкноту, потом другую, посмотрел на свет, пощупал и понюхал.

— А что это за две жирные перекрестные линии? Жирные пятна? Смотрите, они и на «радужной», и на червонце.

— Да мало ли! — полицейский махнул рукой. — Мы их у одной торговки изъяли на Нижнем базаре.

Не обращая внимания на Каширина, Клим Пантелеевич вытащил из кармана складную лупу и бумажник, из которого извлек свою сотенную. Положив рядом две банкноты, он начал их внимательно исследовать.

Прошло минуты три. Каширин уже начал скучать.

— Кажется, нашел, — проговорил статский советник.

— Что?

— Различия между настоящей купюрой и фальшивой. В последней, во фразе «ЗА ПОДДѢЛКУ КРЕДИТНЫХЪ БИЛЕТОВЪ ВИНОВНЫЕ ПОДВЕРГАЮТСЯ ЛИШЕНIЮ ВСѢХЪ ПРАВЪ СОСТОЯНIЯ И ССЫЛКѢ ВЪ КАТОРЖНУЮ РАБОТУ» в конце слова «виновные» вместо буквы «е» стоит все так же «я», что является орфографической ошибкой. Вот, убедитесь сами.

Полицейский взял лупу и стал рассматривать обе купюры.

— Вы правы! — воскликнул он. — Ай да Клим Пантелеевич!

— Фальшивомонетчик, видимо, не дружит с правилами русского языка. Он использовал окончание, относящееся к женскому роду.

— Для того чтобы правильно написать, ему грамматику знать не обязательно. Сиди, смотри и срисовывай. Я вот понять не могу, как это они допускают такие промахи? Неужто нельзя обратить внимание на детали?

— Можно, конечно, но человек — существо рассеянное. В особенности это присуще художникам и граверам. Они ведь всегда витают в облаках. Вы, надеюсь, помните, как во время японской кампании в Маньчжурию хлынули поддельные русские кредитные билеты в один рубль? Они были весьма недурного качества, но отличить их от подлинных денег мог каждый. Для этого лишь надобно было знать, что на оборотной стороне, в правой части, японский фальшивомонетчик выполнил «Извлечение из Высочайшего Манифеста о кредитных билетах» в виде бессмысленного набора русских и латинских букв, которые лишь своим общим видом напоминали настоящий текст на наших рублях. Была еще и японская трехрублевка. Но там японцы намудрили с равномерностью полей и красок. И все-таки уже после войны эти фальшивки можно было встретить даже в Центральной России. Однако то, что видим мы — весьма высокого качества. Ведь на сотне водяной знак — точное изображение профиля императрицы Екатерины Второй… И на десятке водяные знаки в порядке. — Ардашев помолчал немного. А потом спросил: — А почему вы решили, что след ведет в Киев?

— Как только фальшаки у нас объявились, мы начали трясти агентуру, и Колька-Пройди-Свет обнадежил меня, что выведет нас на распространителя, который якобы приехал из Киева… Только на следующий день бывшего конокрада нашли убитым — кто-то изрядно потыкал его финкой. И мы опять оказались ни с чем. А тут и полицмейстер, и губернатор торопят, давайте, отыскивайте каналы… Ефим Андреевич думал-думал, а потом распорядился: «Езжай, — говорит, — Антон Филаретович, в Киев. Попытайся на месте во всем разобраться. Авось удастся с другого края за ниточку потянуть. Глядишь, клубок и распутаешь». В Киеве я сижу уже вторую неделю, а толку никакого. Я уверен, тут нужен другой подход, необычный… А вы, как известно, мастер головоломки разгадывать. Вот я и посчитал, что без вашей помощи нам удачи не видать. Так что на вас единственного и уповаю.

— Зря вы на меня надеялись. В Киеве я пробуду недолго, дней десять или от силы две недели. Я, как вы понимаете, приехал сюда отдохнуть, а вместо этого попадаю в разного рода переплеты: то эсдека в «Гранд Отеле» пришлось на суд Божий отправить, то сегодня на три трупа натолкнулся…