Писатель
Главным вопросом на встрече вождя с коммунистами был вопрос РАППа. Я, как обычно, не буду заниматься пересказами, а предоставлю слово очевидцу. Вот как описывает происходящее Валерий Кирпотин:
'Алексей Максимович с неохотой согласился[стать председателем — ВН]. Свое выступление он начал с интересующего его вопроса. Он хотел, чтобы руководители РАПП участвовали в работе Оргкомитета.
— Много тут было и от неумения управлять литературными делами, — сказал он. — Была грубость, были грубые методы воспитания. Группа людей, больше всего повинных (я подразумеваю РАПП), признала свою вину, свои ошибки. Теперь надо поговорить, чтобы как-то вместе создавать литературу, достойную великого пятнадцатилетия. Иначе нельзя создать единства коммунистов-писателей и продолжить хорошую работу в литературных кружках на заводах и фабриках.
Рапповская — напостовская группа не хотела примириться с потерей руководства. Вожди ассоциации были мастера закулисных интриг. Они сумели протоптать тропинку к сердцу Горького, когда он жил в Италии. По просьбе Горького уже назначили Леопольда Авербаха в редакцию «Истории фабрик и заводов».
Поговаривали, что пролетарский писатель высказывал желание сделать своей правой рукой руководителя ассоциации пролетарских писателей Леопольда Авербаха. Тогда Горький обещал взять на себя не почетное, а реальное руководство Оргкомитетом.
После вступительного слова это стало очевидным.
Поднялся Фадеев. Он говорил в духе своих статей, нападал на Оргкомитет, но еще более решительно критиковал групповщину РАПП. В самый драматический момент своей речи Фадеев повернулся к Авербаху, протянул в его сторону руку и заявил:
— В Оргкомитете с этим человеком я работать не буду!
Демонстративное заявление Фадеева многими было воспринято как предательство. Горький оскорбился, развел руки в стороны, взволнованно перебил:
— Как же так? Зачем вы так говорите? Вы же были вместе. Нехорошо это, нехорошо. Если бы не мое положение хозяина и председателя собрания, я бы ушел.
Но уйти Горькому было некуда'.
Все.
Слово сказано, мосты сожжены.
Вслед за словами последовали и дела. В самом конце октября в «Литературной газете» выходит первая часть статьи Фадеева «Старое и новое» с очень жесткой, наотмашь, критикой РАППа.
Отношения рвутся окончательно, и в ноябре Авербах уведомляет Горького: «С Фадеевым отношения прежние — дружбы прошлой теперь нет».
О том, что этот поступок Фадеева многими воспринимался как предательство, подтверждает в своих записках и Валерия Герасимова:
«Позднее я напишу, как и при каких условиях была написана опубликованная в 'Правде» статья Фадеева «Старое и новое» (кажется, так она называлась). Сила этого выступления была в том, что рапповцам наносился удар изнутри; наносил этот удар один из руководителей РАППа. Ведь борьбу со своими противниками рапповская головка вела всегда, обвиняя их, что, мол, они «непролетарская группа», «враги революции», «упадочники», «гнилые перевальцы», «тупоголовые кузнецы» и т. д. и т. п. Как же быть с выступлением Фадеева? Ведь его авербаховцы выставляли как наиболее пролетарского. Это был их самый крупный «творческий» козырь.
Искренне, продуманно выступил Саша против рапповщины — вульгаризации, групповщины, администрирования. Помню, столкнувшись со мной у трамвайной остановки, А. Сурков с искаженным злобой лицом говорил: «Сашка-то предал друзей! Но мы еще посмотрим кто кого! Сашка еще попляшет!»
Действительно, многих биографов моего героя этот его странный поступок ставит в тупик.
Самое напрашивающееся и потому самое распространенное объяснение — мол, карьерист Фадеев просчитал обстановку, вовремя предал друзей из РАППа и, оттолкнувшись от тонущих, сделал рывок наверх.
Тот же Кирпотин в своем отчете о встрече со Сталиным явно на это намекает:
'Как на всякой вечеринке, разговор перескакивал с одной темы на другую. Сталин без всякой связи с предыдущим заметил:
— Если среди вас окажется крупный человек, он и возглавит поворот, определенный постановлением 23 апреля.
Фадеев оказался таким крупным человеком, которого искал Сталин.
Но тогда в столовой особняка, в котором жил Горький, слова Сталина были сказаны вообще, без намека на чью-либо фамилию. Но за долгим ужином, затянувшимся на всю ночь, Фадеев оказался «на высоте». В назначенный час, когда все уже были разгорячены выпитым, Фадеев затянул своим высоким голосом «Дуню». С удивительной находчивостью он подбирал рифмы к фамилии Горького, Молотова, Ворошилова, Постышева.
Сталин слушал, курил трубку и улыбался.
Ходит Дуня меж проталин,
А за ней — товарищ Сталин.
Эх, Дуня, Дуня — я!
Дуня — ягодка моя!
Фадеев пропел очередной куплет. Что-то, короче, чем на секунду, блеснуло в глазах Сталина.…
Дальнейшая судьба Фадеева известна. Он стал литературным вождем эпохи советской цивилизации'.
Распространенность этой версии — особенно среди недоброжелателей Александра Фадеева — подтверждает и Валерия Герасимова: «Умышленно путая два вопроса — литературно-общественная борьба Фадеева с авербаховцами и последующие репрессии, — его враги (конечно же после смерти его) стали усиленно распространять слух, что это, мол, Фадеев „посадил“, „расстрелял“ Авербаха, Киршона, Ясенского и т. д.».
Однако есть несколько обстоятельств, мешающих безоговорочно согласиться с этим мнением.
Начну с самого несерьезного аргумента. Во-первых, подобное поведение является совершенно нехарактерным для Фадеева — предавать друзей было совершенно не в его обычае.
Скорее уж наоборот — в будущем Фадеев прославился изрядной сентиментальностью по отношению к друзьям молодости. Вот как об этом писал тот же Кирпотин:
«Кстати сказать, своих рапповских дружков Фадеев не забывал никогда. На пост главного редактора 'Литературной газеты» он назначил Ермилова. Тот был благодарен, но все же в трудный для Фадеева период очень больно укусил со страниц «Литературной газеты».