Страница 7 из 8
Зачем озвучивают счастье?
Как в слове музыка играет,
Свет в тень лучи свои вплетает,
А мир велик и очень властен.
Нанизывать людей, как бусы,
И вдруг разрыв, и врассыпную.
Руками, связанными в узел
Обнять не сможешь, ни в какую.
Бывало – сиживали долго,
Сквозь ночь рассветы привечая.
Как звуки музыки умолкли.
И сумрак тает, тает, тает.
Вот свечереет и представится,
При взгляде в темное окно,
Что час настанет и преставиться
Мне как и прочим суждено.
И я в таком благообразии
Улягусь меж скорбящих глаз,
С одной последней мыслью – разве я
Был в жизни хуже, чем сейчас?
И угораздило родиться,
Мне совершенно не годится
Ни эта серая столица,
Ни этот день, ни этот год.
Ни это небо в ля миноре,
Ни это слово на заборе,
Ни эта горечь в помидоре,
Ни эта мысль, что все пройдет.
Ах, где вы, безумно-бессонные ночи,
Которые мы, пионеры рабочих,
Сумели пропеть до утра?
Все кануло в Лету, прошло, миновало,
Исчезло, исчерпалось, скрылось, пропало,
И носит названье вчера.
Чего от жизни ждать хорошего?
Тому и быть, что суждено.
Нисколько ни орел – воробышек,
Влетел в открытое окно.
И взглядом мудрого прозектора
С надменным клювом вместо губ,
Он отразил в разбитом зеркале:
Где стол был яств, там будет труп.
Унылой зелени осенней
Не для гербария листы.
Они как весточки о тлене,
Как панацея от забвений,
И оберег от суеты.
Спадут листы, тоску я скину,
Возникнет зимняя картина,
И вечерком у камелька
Открою новую страницу,
И так заполню, чтоб гордиться
Своей фамилией на «Ка».
Я ступаю на Аничков мост,
Будто снова бреду по Парижу,
Точно так, как придя на погост,
Вычисляю, а кто еще выжил.
Грусть печальная, анахронизм,
На заре двадцать первого века,
Когда все познают дзен-буддизм,
Жить как словно духовный калека.
Надо срочно очистить свой мозг,
Просветляя астральное тело.
И в преддверии метаморфоз
Никогда не бросать это дело.
Мы не грязь, мы алмазы в пыли,
Славен тот, кому хватит извилин,
Пусть ценою огромных усилий
Умудриться поднять нас с земли.
И откроется тысяча граней,
Как они заиграют, искрясь…
Только вряд ли хоть кто-нибудь станет
Под ногами разглядывать грязь.
Отнюдь не сахарный балтийский месяц март,
И снега серого обмякшие обноски.
Афиша в инее, где Новый Рижский театр,
На ней два имени: Барышников и Бродский.
Спешите видеть, как стареющий танцор
Стихами умершего друга и поэта
Без толку борется со смертью, фантазер,
И иллюстрирует в движеньях танца это.
В стихах у Бродского – как страшно умирать,
На сцене – пластика Барышникова, эхо.
И нет понятия, где Божья благодать,
В развалах жизней изощренных и успеха.
Невольно вдумаешься: каждому – свое,
И уготован всем конец согласно вере.
Вдвойне блаженен, кто уйдет в небытие,
Улыбку счастья на уста свои примерив.
Изъезжен город славный мой, исхожен,
Маршруты все изведаны, пути.
Одно меня порой желанье гложет —
От Пушкинской до Сретенки пройти.
Ночная тишь машинный шум стреножит,
Встревоженному эху нет конца,
И вряд ли где найдешь конец, похоже,
Безлюдного бульварного кольца.
По камушкам, бродом, по камушкам,
Вдоль Леты-реки, через гниль,
Шагаю, как братец Иванушка
К старушке своей Изергиль.
А если вдруг будет сомнение,
То я из широких штанин
Достану удостоверение,
Что я человек – гражданин.
Гиацинты, цветы традесканций,
Колоски зеленеющей ржи.
Брось надежду, не надо стараться —
В однородный букет не сложить.
Вот и я, катафалк грез и танцев,
Закулисной бравады и лжи,
Снова выпал в ряды новобранцев,
И отчаянно хочется жить.
У кошки Матильды её отбирают кота,
Не ради корысти, а для исторической правды.
Его не коснулась, поверьте, её фуэта,
А если б коснулась, то он бы отвергнул, поправ бы.
Если будет когда день рожденья,
Непременно конечно с друзьями,
Что приходят без стука – не выгнать,
И я в гости кого приглашу.
Подарите мне палку для селфи.
Напишите японскую хайку.
И тогда я скажу Хари Кришна,
И кому-то текилы налью.
Живут себе, не старятся
Два томика стихов
Мэтр Иннокентий Анненский
И юный Гумилев.
Я положил Цветаеву
На столик у окна
Там в полном равноправии
С Ахматовой она.
А Мандельштама вижу я
На полочке в ряду
Ждет это Пятикнижие,
Когда я к ним приду.
Неотвратим, хотя нескор,
Набивший руку час заката,
Когда вдали тиара гор
Ещё сиянием объята.
Но все же многим не до сна,
Чуть заблудившимся по жизни,
Когда нависнет тишина,
И желтая луна повиснет.
Не спрашивай, мой Гамлет сизокрылый,
Зачем тебе явилась тень отца.
Одной какой волною накатило,
Другою скоро смоет до конца.
Пустое, что порой сомненья гложет,
Обманчиво, что истина дороже,
Когда она далась такой ценой.
Что знаем мы о Датском королевстве?
В нем некогда случилось много бедствий,
Принц датский, сизокрылый Гамлет мой.
Ночному сумраку навстречу,
Необычайно юн и свеж,
На землю скатывался вечер,
Весь с облаками цвета беж.
И было в воздухе такое,
Закат был трепетен и ал,
Как будто в мире под луною
Еще никто не умирал.
И мы с тобой, и птахи, и термиты,
Не бог весть кто в природе мирозданья,
Но в равной мере значимы и слиты
В час жизни, предначертанный заранее.
И вряд ли что придумаешь нелепее,
Чем разделять земное бытие,
На солнечного дня великолепие,
И жалкое ничтожество свое.
Что, вероятно, допустимо
На роковой изнанке дня,
Мои года проходят мимо,
Неощутимо для меня.
Но разве время что стреножит,
Остановив теченье лет?
И только зеркало тревожит
Мой изменившийся портрет.
Коль меня изберут президентом,
Напиши мне письмо в Белый дом.