Страница 2 из 4
– Моя Стелла! – закричал убитый горем Бякин и чуть ли не с кулаками набросился на своего начальника.
– Как вы так могли?! – возмущались другие сотрудники. – Неужели не нашлось другой мыши?!
– Молчать!!! – рявкнул профессор. – Наука требует жертв! Сколько можно это повторять! Развели тут сентименты: детский сад, а не лаборатория! Бякин! Ты лишаешься премии. Как закончу опыт, подпишу приказ.
Говорят, в мире действует закон (по сей день не разработанный наукой), согласно которому зло непременно будет наказано. И этим же вечером произошёл случай из ряда вон, изменивший всё в одночасье. Возвращаясь с работы домой, надежда мировой физиологии впал вдруг в какое-то странное состояние. Перестал ощущать дорогу, руль, скорость, время, видеть дорожные знаки. Потерял с самого детства неизменно присущее ему чувство реальности, настоящего момента. Полностью утратил самоконтроль, чего с ним никогда не было. А затем провалился в какое-то безвременье и беспространствие.
Когда же очнулся, обнаружил себя лежащим в чём мать родила на чём-то вроде хирургического стола в странного вида белой комнате без окон и дверей и даже без углов между стенами, полом и потолком, которые плавно переходили друг в друга. Сверху, как и положено в операционных, на него ярко светили юпитеры незнакомой конструкции.
Сознание вернулось к Душегубову, и он хотел было уже вскочить со своего странного ложа и разобраться, в чём, собственно, дело, но какая-то невидимая сила словно магнитом пригвоздила его к столу. Он не мог пошевелить даже пальцем, хотя ничем не был привязан.
Через некоторое время перед ним непонятно откуда возникло несколько человечков. Это были пришельцы, точь-в-точь такие, какими их обычно изображают: с большими лысыми головами, маленькими носами и ртами и огромными миндалевидными глазами. Их было пятеро. Окружив скованного неведомой силой пленника, они поднесли к нему свои тонкие руки с длинными пальцами, в которых находились какие-то незнакомые инструменты, и приступили к операции.
Душегубова сковал смертельный ужас.
– Что вы собираетесь со мной делать?! – завизжал он каким-то фальцетом.
– Проводить научные эксперименты, – услышал он возмутительно-спокойный голос. Но не ушами услышал – ответ как бы возник в его сознании.
– Вы с ума сошли! – возопил профессор ещё громче. – Я вам что, мышь лабораторная?!. Я же человек! Вы что, не различаете?!
– Цель нашего эксперимента как раз и состоит в том, чтобы установить разницу между человеком и мышью, – возник в сознании издевательски-безразличный голос.
Только тут Душегубов заметил, что справа от него на точно таком же столе лежит белая мышь. Да не простая мышь, а размером с человека. Волна панического страха ударила ему в голову, лишив последних остатков гордости.
– Вы не имеете права! Я буду жаловаться! – вопил он. – Я не поленюсь обратиться даже в Страсбургский суд!
Но на сей раз вместо ответа экспериментаторы отключили его голос, словно убрав громкость радиоприёмника. Физиолог орал благим матом, но собственного голоса не слышал. Со стороны это выглядело очень нелепо.
Нисколько не обращая внимания на протест подопытного, пришельцы вскрыли ему брюшную полость и очень быстро извлекли печень. А через некоторое время точно так же вырезали мышиную печень и поместили её на место человеческой. Профессорский же орган пересадили грызуну.
Душегубов испытал при этом лишь неприятные ощущения. По-видимому, хирурги иного мира использовали какие-то неизвестные земной науке обезболивающие. Однако от длительного шока нервы учёного не выдержали, и он впал в глубокий обморок.
Когда же пришёл в себя, то оказался в огромной клетке, наподобие тех, в каких держат мышей в его родной лаборатории. В углу стояла грязная миска с закисшими зёрнами пшеницы и чеплашка с затхлой водой.
Комната показалась профессору знакомой. Присмотревшись внимательнее, он заметил полное сходство со своей институтской лабораторией. Разница заключалась, пожалуй, только в гигантских размерах самой комнаты и всех предметов.
В лабораторию вошёл человек в давно не стираном белом халате, и Душегубов узнал в нём выросшего в десятки раз собственного сотрудника Бякина. Выглядел тот неважно: небритый, взъерошенный, со взглядом, выражающим полное равнодушие ко всему миру. Развалившись в его (!), профессорском, кресле, он достал из пакета баллон с пивом и стал пить прямо из горлышка. Затем закурил, а пепел стряхивал в большую фарфоровую вазу – подарок заведующему лаборатории от Академии наук.
– Вот скотина! – выругался профессор. – Ты посмотри, что творит!
Однако его подчинённый если что и услышал, то лишь мышиный писк. Исполненный вселенской апатией, старший научный сотрудник битый час провёл, тупо разглядывая какие-то картинки на экране монитора. Затем со словами: «Ну что, поработаем?» направился к клетке, в которой сидел его начальник, открыл её и, взяв того за хвост, вытащил на волю.
– Бякин, ты чего задумал?! – заорал Душегубов. – Уволю к чертям собачьим!
– Ишь, распищалась! – возмутился тот в ответ. – Наука требует жертв!
Никаких обезболивающих, в отличие от пришельцев из другого мира, сотрудник профессора в своих экспериментах не применял. И объяснять их визжащему в истерике боссу даже не пытался. Хуже того, по ходу своих кровавых опытов, то и дело прерывался на перекуры и кофепития. А по их окончании открыл сейф, достал ёмкость со спиртом и остограммился. Но Душегубов этого уже не видел: издох от адской боли и потери крови.
Литератор на смертном одре
Старому литератору Дровосекову врачи вынесли диагноз-приговор: «Жить вам осталось три дня!» Вот так, безапелляционно и бесповоротно! Сказали как отрезали. Нарушили своё же твёрдое правило. Видимо, не слишком-то уважали этого пациента.
Лежит литератор на своём видавшем виды диване в запущенной, запыленной холостяцкой квартире, и невесёлые мысли посещают его голову. Отнюдь не творческие.
«Вот уж не думал, что буду так умирать – в полной тоске, одиночестве и заброшенности. Ни тебе поклонников, ни почитателей, ни цветов, ни плачущих женщин! Никому оказался не нужен, а ведь всю жизнь старался, вкалывал, отказывал себе во всех удовольствиях!
Где сотрудники той газеты, что иногда меня публиковала? А ведь каждый раз, что я их посещал, говорили: “Вы уж, пожалуйста, нас не забывайте! Заходите, будем рады!” Хоть бы поинтересовались: жив ли, здоров?..
И куда пропали девицы из собеса? Всё крутились, изображали заботу: “Может, вам в магазине что надо купить? Может, в аптеке?” А когда надо, их ветром сдуло. Квартиру мою хотели к рукам прибрать, затем и хлопотали! Кукиш вам квартиру!
А где те несколько старух, что приходили меня послушать? Правда, зевали, когда я читал. Одна так даже засыпала. Но приходили же, времени не жалели!
Да хоть бы Дарюхин с Ваграмичевым пришли – критики хреновы! Порадоваться, что помираю, не дописав последний роман. Что больше не буду мозолить им глаза. Как они меня поносили, сколько крови выпили!.. Всю жизнь мою отравили: “Твои дешёвые детективы никому не нужны! И без них полки в магазинах ломятся от низкопробной литературы! Только лес переводишь, вредитель!”
Так у меня ведь и родственники какие-то остались… Я их, конечно, давно не видел, но совесть-то у них должна быть!
А на мои похороны, интересно, народ придёт или нет? Курицына, помню, пару лет назад хоронили, так народу собралось человек пятьдесят. Сам председатель Союза писателей речь толкал. Но кто такой Курицын? Так себе писателишка.
Вот ведь никогда не думал, что так закончу свою жизнь – ни тебе славы, ни почёта, ни уважения…»
Размышлял так Дровосеков, переживал, расстраивался и впал то ли в забытьё, то ли в сон. И видит, что оказался он на том свете. Два стражника ввели его в какую-то большую комнату, где стоял высокий человек во всем чёрном.
– Ну что, гражданин литератор, – начал тот сразу без предисловий, – раскаиваемся в своей грешной, никчёмной жизни?