Страница 6 из 61
Не то мы видим относительно рабы Божией Ксении. Некогда жалкая надмогильная насыпь над ее прахом покрыта в настоящее время богатым мраморным надгробием, и над надгробием этим усердием почитателей воздвигнута прекрасная, обширная часовня, украшенная внутри мраморным иконостасом и множеством икон, даром благодарных сердец. На могилку эту идут и бедный и богатый, и знатный и убогий, и простой необразованный мужичок и муж науки, и скромный послушник и смиренный архипастырь, и рядовой солдат и знаменитый генерал, и учащие и учащиеся.
И все они — в умилении души и сокрушении сердца пред величием земного подвига блаженной и пред ее николиже отпадающей любовью по смерти — просят ее помощи и заступничества в своих нуждах, горе, несчастий. И чем дальше идет время после смерти блаженной, тем шире и шире разносится молва о необычайных проявлениях любви и милосердия блаженной ко всем, с верой прибегающим к ней. Вот почему ежедневно, с утра и до вечера, почти непрерывно, и служились в часовне Ксении сначала панихиды о ее упокоении в райских обителях, а теперь молебны о ее предстательстве за нас ко Господу.
«Кто меня знал да помянет мою душу для спасения своей души. Аминь», — вот завет, который дает всем нам блаженная из своего гроба. И добрый русский народ простым сердцем чувствует святость этого завета и тысячами идет на ее могилу. Чтобы понять, как велико благоговейное почитание памяти рабы Божией Ксении, надобно побывать на ее могилке или в Светлую седмицу, или в великие праздники и в воскресные дни, или же в дни поминовения усопших, а особенно в день памяти блаженной — 24 января (6 февраля по н. ст.). В эти дни с утра и до вечера целые толпы богомольцев непрерывной волной движутся к могилке блаженной, поставят свечечку, приложатся ко кресту над надгробием и спешат уступить свое место другим богомольцам.
Между тем в стороне стоит священник и служит молебны. Умилительно бывает видеть такое зрелище: до слез трогает оно каждого. Невольно приходит на ум и сердечность русского народа и его глубокая религиозность; вспоминается тут и трудная жизнь подвижницы и ее горячее сердце, быстро откликающееся на зов нужды и горя; невольно дивишься тут и некогда земному унижению блаженной и душевно радуешься теперешней ее славе и небесному ликованию!
БЛАЖЕННАЯ AНHA ИВАНОВНА[2]
В ряду лиц, погребенных на Смоленском кладбище и пользующихся особенным уважением народа, бесспорно, первое, после блаженной Ксении, место занимает раба Божия Анна Ивановна, жившая в конце 18 столетия и в первой половине 19-го столетия (умерла 1-го июля 1853 года).
По происхождению своему Анна Ивановна принадлежала к интеллигентной фамилии. Во всяком случае, образование свое Анна Ивановна получила в одном из институтов Петербурга.
По показанию г.г. Литвиновой и Поликарповой она была дочерью генерала Лукашева. По показанию же госпожи Андреевской, Анна Ивановна по происхождению была из старинного дворянского рода Пашковых, образование получила в Императорском воспитательном обществе благородных девиц (Николаевская половина Смольного Института); по окончании курса была произведена во фрейлины императрицы Екатерины II.
О происхождении же р. Б. Анны из интеллигентной фамилии — совершенно одинаково свидетельствуют все, дошедшие до нас, показания ее современников, исключая показаний К. М. Ив., которая ничего определенного об этом нс знала.
По окончании институтского курса Анна Ивановна стала вращаться в кругу высшего, светского общества. Здесь она познакомилась, а затем и полюбила одного гвардейского офицера, который, по-видимому, отвечал ей взаимностью. Анна Ивановна вполне надеялась выйти за него замуж. В ее воображении уже носились планы будущей счастливой жизни с любимым мужем и в кругу родной семьи. В привязанности к себе любимого человека Анна Ивановна была так твердо и глубоко уверена, что не допускала даже и мысли о какой-либо измене, о какой-либо перемене счастливых планов будущей семейной жизни. Но Бог судил иначе.
Любимый Анной Ивановной офицер совершенно неожиданно предпочел Анне Ивановне другую девушку и женился на ней. Это так поразило Анну Ивановну, так глубоко потрясло ее, что она совершенно разочаровалась как в себе самой и в своих достоинствах, так и в любимом ею человеке, а равно и во всех окружающих ее людях и вообще в достижении земного счастья.
«Уж если добрый, хороший человек, — по-видимому, думалось ей, — нашел во мне недостатки, а потому и разочаровался во мне, то что же думают обо мне другие люди? Кругом меня ложь, коварство, злоба, зависть, ненависть. А я-то сама не такая ли же злая, завистливая, как и другие люди? Не о своем ли только счастье я думала? Что я сделала для других доброго? Какое же может быть при таких условиях на земле счастье? Нет, на земле, где так много зла, истинного счастья не может быть, — решила она, — оно здесь недостижимо. Истинное счастье возможно лишь на небе, где господствуют истина, добро и правда; оно возможно лишь в единении с источником добра и истины — с Богом. Стало быть, чтобы быть счастливой, нужно отказаться от всего земного, греховного, нужно умертвить в себе все то, что привязывает к земной жизни, нужно вступить в борьбу со всеми страстями и похотями мира, нужно сделаться прежде всего нищею духом!»
Придя к такому убеждению, Анна Ивановна сразу порвала все связи с миром: она тотчас же оставила Петербург, родных, друзей, знакомых и несколько лет подряд о ней не было никаких известий. Где она жила в это время, чем занималась — неизвестно.
В Петербурге Анна Ивановна появилась уже в виде юродивой. Костюмом для нее служило самое жалкое рубище; на голове она носила белый чепец, который покрывался ситцевым платком, завязанным сзади; в одной руке она всегда имела палку, а в другой придерживала висящий за спиной громадный узел — мешок, в котором хранилось все, что ей подавалось добрыми людьми.
Какого-либо определенного места жительства Анна Ивановна не имела. Подобно блаженной
Ксении она целый день бродила по городу. Ее часто видели и на Сенной площади, и в Гостином ряду, и в Перинной линии, и в других людных местах. Купцы, приказчики и другие добрые люди, видя оборванную, жалкую женщину, охотно подавали ей милостыню, а знавшие Анну Ивановну дарили ей остатки ситца, ситцевые платки, башмаки, ленты и т. п. и все это Анной Ивановной складывалось в бездонный, по-видимому, мешок, из которого потом все полученное раздавалось бедным. Если же мешок пустел, Анна Ивановна клала в него камни и таскала их на себе. Иногда Анна Ивановна заходила в институты, пансионы, разговаривала с воспитанницами и всех поражала отличным знанием языков — немецкого и французского, на которых свободно изъяснялась.
Большею же частью Анна Ивановна жила и ночевала на Сенной площади у домовладельца (торговца меховыми товарами) Петухова, у которого была даже восприемницей детей его, или же в квартирах прот. Спасо-Сенновской церкви, И.И. Иванова, и священника о. Василия Георгиевича Чулкова, или же в квартире сирот диакона той же церкви Березайских, у которых потом Анна Ивановна и скончалась.
— А что, батя дома? — обычно кричала рано утром Анна Ивановна, входя в квартиру отца Василия Чулкова.
— Нет, Анна Ивановна, его дома нет: он обедню служит, — отвечала кухарка.
— То-то обедню служит… я была в церкви-то, знаю, что обедню служит… хорошо, что правду сказала, а то бы я тебя палкой прибила! А Тата дома?
— Дома, дома, Анна Ивановна. (Татой она называла одну из дочерей священника Чулкова)…
— Тата, Тата, иди скорее сюда, на, возьми ситец, да сшей скорее юбку, или платье, или кофту.
— На кого шить-то, Анна Ивановна?
— Не твое дело, ты шей, мало ли голых-то, кому-нибудь будет впору!
2
Составлено по кн.: «Раба Божия Анна, почивающая на Православном Смоленском кладбище в С.-Петербурге*. Сост. священник Евгений Рахманин. С.-Петербург. 1911.)