Спасти Персефону

Я там ей кое-что поручил, она как раз успеет немного отдохнуть и восстановиться до своего возвращения.

Пес лизнул ему руку и медленно растворился в дымке, поднимающейся от Коцита. Аид перевел взгляд на Деметру, пытаясь восстановить в памяти ту часть ее лекции, которую он прослушал.

— … с другими чудовищами у тебя полнейшее взаимопонимание. И если тебе понравилась моя Кора, это значит, что бедная девочка изменилась до неузнаваемости и сама стала монстром…

Владыка решил проявить заинтересованность к ее бредовым теориям:

— В твою стройную теорию не совсем вписывается Левка, — глубокомысленно заметил он.

— Ах да. Еще ты настолько неразборчив в связях, что не можешь ограничиться даже своими чудовищами. Они-то хоть олимпийцев не жалуют. А тебе совершенно наплевать, кто там тебе набивается в друзья — бог, смертный, титан, чудовище или Гермес, — резюмировала богиня.

Аид тихо хмыкнул. Нельзя сказать, что эта оригинальная идея стала для него открытием — сколько он помнил, Деметра постоянно наставляла кого-то насчет неподобающих связей — однако взаимосвязь с Левкой он по-прежнему не усматривал.

— Да не любил ты ее, придурок, — презрительно сказала богиня. — Она в тебя влюбилась, знать бы еще с чего, а ты и рад вообразить, что тоже влюбился. Твое сердце не способно производить любовь, так же как и чресла неспособны производить детей.

О детях Деметра, будучи богиней плодородия, судила профессионально, но любовь однозначно не была в ее компетенции. Впрочем, Аид решил не вдаваться в детали и перейти к более актуальным проблемам.

— Может, закончим обсуждать мои чресла и вернемся к Персефоне, — предложил он, и Деметру явственно передернуло от его многообещающей улыбки. — Я понимаю, что материнские нотации способны залечить любые душевные раны, но лучше ты…

Аид принялся объяснять Деметре свой план. Сначала она рыдала и билась в истерике, но потом вроде успокоилась.

Но рыдать, конечно, не перестала.

— Я сделаю все, что ты просишь, — всхлипнула богиня, вытирая слезы пухлой рукой. — Бедная, бедная девочка!..

Аид взглянул на нее с подозрением. Он совершенно не понимал, с чего вдруг Деметре начать завывать, и что за «бедную девочку» она начала оплакивать. Владыка не усматривал в своем плане никаких явных или скрытых опасностей, грозящих как Персефоне, так и самой Деметре.

Может, «бедная девочка» — это Арес?..

— Ты можешь ненадолго прекратить истерику и объяснить, что не так? — потребовал он, проклиная свою фантазию.

Деметра шмыгнула носом:

— Я же сказала, что сделаю, как ты просишь! Просто… раз ты идешь на такое из-за моей дочери, значит, ты точно вообразил, что влюблен. Боюсь представить, в какое чудовище она превратилась!

Владыка вздохнул с облегчением:

— Если тебе станет спокойнее, мы можем считать, что я просто решил вернуть себе власть, — предложил он. — Власть! — повторил он по-скифски, пробуя слово на вкус

Деметра решительно вытерла нос:

— Да ты идиот.

Аид пожал плечами:

— Аэды поют, что любовь превращает воинов в безумцев, так почему бы ей не превратить меня в идиота? А что? Ты же сама сказала, что я влюблен.

Деметра наградила его очередным презрительным взглядом. У нее явно имелось свое невероятно ценное мнение насчет «любви» нелюбимого брата к обожаемой дочери.

Впрочем, Аид не нуждался в ее советах. Ее облеченное в тысячу слов «ты не можешь любить» не могло перевесить один-единственный аргумент. Который, он, впрочем, не спешил называть, чтобы не обострять временно затихший конфликт.

Если он не любил Персефону, то почему так долго терпел ее мать?!

Глава 14. Минта

Минта всю жизнь мечтала о настоящей любви.

О такой, чтобы сладко замирало сердце в груди, немели руки и ноги и хотелось танцевать. Чтобы быть готовой на все, а еще — жертвовать жизнью ради любимого, и любимый чтобы жертвовал тоже.

Счастье пока не находилось. И сердце у нее замирало, и ножки подгибались (особенно после бурной ночи), и мысли все о любимом (любимых), и готовы они были почти на все (а на ложе — так и просто на все), но идеала как-то не попадалось.

То мужик был страшноватым с лица и Минту не тянуло к нему больше одного-двух раз, то он не соответствовал ее ожиданиям на ложе. А еще бывало, что мужик вроде всем был хорош, но жаждал привязать ее к себе как собачку или служанку.

Или рассматривал ее как рабыню для удовольствий.

Или оказывался нытиком, как Гермес.

Или был туп как пробка.

Или у него внезапно обнаруживалась ревнивая жена, и нимфа сразу же бежала, охваченная странным чувством на стыке сострадания и брезгливости.

Или просто страсть остывала после нескольких встреч, и самым мудрым было попрощаться и разбежаться.

Так или иначе, мужики не задерживались надолго, но Минта не унывала и пробовала снова. И снова. И снова.

Персефона смеялась, говорила, что ей пора бы уж остановиться на каком-нибудь одном, но нимфочка, кажется, слишком увлеклась процессом. Мысль о том, что ее истинная любовь вдруг найдется и таки придется остановиться, приводила ее в ужас. В такие минуты Минта страстно мечтала о том, что идеальный возлюбленный не будет обременен лишними принципами и они смогут путешествовать по чужим постелям вместе, как Посейдон и Амфитрита.

Персефону эти ее мечты забавляли, и Минта старалась мечтать чаще — чтобы сестра хоть немного отвлекалась от тяжелых мыслей и зловещих планов. Надо сказать, за девяносто лет в Подземном мире она много чего наслушалась — и от сестрицы, и от многочисленных подземных мужиков, которых частенько пробивало на откровенность после жаркой ночи — и сама могла бы неплохо строить козни всяческим злопыхателям.

Минта не жалела, что, однажды спустившись под землю, не стала подниматься обратно. Притворяться развратной служанкой царицы и под покровом ночи собирать для нее информацию оказалось гораздо интереснее, чем просто спать со всеми подряд на поверхности, да еще и выслушивать потом от Деметры сентенции вроде «в кого ты такая уродилась, да у меня за всю жизнь мужиков было меньше, чем у тебя за три дня, да вспомни, что ты не простая нимфа, а дочь богини, так что остепенись».

Нет, Персефона тоже могла устроить ей нагоняй — как в тот раз, когда Минта решила поближе познакомиться с Эребом — но нимфочка с чистой совестью пропускала ее нотации мимо ушей. В чем, в чем, а в любви царица Подземного мира разбиралась из рук вон плохо. Любовников у нее, считай, и не было, а Арес в качестве мужа не выдерживал никакой критики.

Поэтому теперь, когда появился Аид, который ей, кажется, даже понравился, Персефона с чего-то раздумывала, и нимфу это злило. Уже и сама затащила бы его на ложе, но, во-первых, очень уж хотелось устроить сестре личную жизнь, а, во-вторых, для самой Минты Аид все-таки был жутковат.

Высокий, черноглазый, вполне себе симпатичный — казалось бы, что еще нужно, но нет. Его движения были слишком резкими, манеры слишком безапелляционными, поступки слишком странными, и все это вместе вызывало какую-то оторопь. Ну, вроде как Таната на ложе волочь.

Что самое странное, при всем при этом Минта не могла воспринимать Аида как царя. Даже Арес, тот был куда царственней (когда шлем не носил). Был, был, конечно, момент, когда Аид показался ей настоящим Владыкой, но вскоре выяснилось, что это замаскированная Эмпуса.

Влюбляться в Эмпусу Минте категорически не хотелось.

Как итог, Аид так и ходил не пристроенным: Персефона продолжала страдать из-за Ареса, дочки и отсутствия нормального мужика, а Минте пришлось довольствоваться Гермесом.

Сначала тот был еще ничего, но в кульминационном моменте ему приспичило звать Гекату. Спасибо, что не Таната! Такого бы Минта точно не выдержала.

Так или иначе, в ее планы не входило давать Гермесу второй шанс. Ну, только если в условиях полнейшего дефицита мужиков. А его, дефицита, как раз и не предвиделось — путь Минты лежал на Олимп!