Страница 10 из 67
Балин сообразил, что последние слова относятся к нему.
— Да, конечно. У нас есть многоуровневые маркшейдерские карты. Вы знакомы с объемными планами?
— Я разберусь и объясню, — прогудел Уиллис. Балин с самого начала из всей компании проникся доверием только к этому человеку. Наверно, из-за бороды.
Без того внутреннего трепета, с которым сокровища передаются в чужие руки, Балин отдал бородачу стопку пергаментных листов в толстом кожаном переплете.
— Надписи на всеобщем. Это хорошо, — бурчал Уиллис. — Так. Девять верхних горизонтов за исключением надуровнего лабиринта и девятнадцать горизонтов ниже уровня ворот. Здесь только главные залы и большие переходы к разработкам. Сколько один лист — тридцать локтей, сорок?
— Сто, — коротко ответил Оин.
— Ого, — уважительно произнес Уиллис. — Глубоко. И еще есть глубинные шахты, как я понимаю. Карта неполная. Но полную, я думаю, даже господин Бьерн не смог бы поднять.
— Да, полной карты у нас нет. Гномам придется разделиться, чтобы вести отряды людей, если вы вдруг не решите идти всей кучей по Главному тоннелю. Но даже среди нас немногие смогут точно определить, на каком горизонте и в каком крыле находятся. Каждый выучил эту карту наизусть, но я бы не решился пускать своих бойцов меньше, чем по пятеро. Заблудиться в Мории проще, чем в Сумеречном лесу ночью, — сказал Оин.
— Сто локтей в высоту… Значит, наши лучники окажутся вовсе не бесполезны, как думалось вначале, — говорил Уиллис, повернувшись к Гримбьорну.
Молодой человек кивнул.
— Хорошо. Размножить и раздать командирам сотен. Придется выучить эту вашу макшедею.
— Маркшейдерия, — поправил его Оин. Одновременно он пнул под столом ногу Балина, когда тот попытался возразить против копирования карт.
— Придется доверять друг другу, — пробурчал Оин едва слышно.
Уже на третий день после того, как они перешли Андуин, пришлось двигаться медленно, со скоростью не более двадцати пяти миль в день. Частично это обуславливалось тем, что теперь перед ночлегом приходилось выстраивать укрепленный лагерь, долго искать природные убежища, способные обеспечить защиту от прямого нападения, перекрывая возможные подходы рядами телег. Армия шла в бой, и не скрывала этого. Днем воины передвигались небольшими отрядами, охватывая как можно больше местности, оставляя в центре движения обозы. Эльфы, разделенные вопреки их протестам, присутствовали в каждой группе. Это было необходимо, потому что никто кроме них не чувствовал так остро приближения слуг Врага. Постоянные стычки с врагом задерживали продвижение. Но Балин понимал, что слух об их небольшом отряде должен достигнуть орков, что засели в Мории, рассказами спасшихся об огромном войске, в котором объединились «армии» гномов, людей и эльфов.
Они миновали много деревень, в которых жили люди, которые не боялись близкого соседства ни с орками, ни с эльфами, ни с любым другим народом. Узнав о планах гномов, многие с уважением говорили об их храбрости. Все-таки Мория для многих была «проклятым местом», но никто не отговаривал воинов ехать дальше. Чем дальше они углублялись на запад, тем безлюднее становились места, и иногда приходилось делать несколько лиг до ближайшего жилья, обнесенного высоким частоколом.
Перелески, которые встретили войско за Андуином, скоро кончились. Теперь они шли по травянистой степи, лишь изредка то тут, то там появлялись рощи деревьев, в основном широколиственные: дубовые, буковые или грабовые. Нередко разведчики натыкались на древние камни, свидетельствующие о том, что здесь жили и сотни лет назад, но даже память подгорного народа мало что сохранила про эти времена.
До северных ворот Мории оставалось два дня пути. Балин ехал в одном из передовых отрядов, рядом находился и Тартауриль. Гном исподтишка наблюдал за перворожденным, потому что его поведение казалось подозрительным: тот иногда долго смотрел на Балина, и казалось, что боролся сам с собой. На лице эльфа попеременно сменялись выражения обеспокоенности и презрения.
В конце концов Балин решил заговорить первым:
— Что-то случилось, Тартауриль?
На лице эльфа особенно ярко проступило презрение к представителю «приплюснутого народца», но неожиданно он ответил:
— Тебя не беспокоит Оин? — сказано было сквозь зубы, слова почти слились в шипение.
Балин, который от одного вида эльфа начал закипать, сразу остыл:
— Что ты имеешь в виду?
Эльф подъехал совсем близко и склонился, насколько это было нужно для разговора с гномом:
— Его лицо… глаза. Я чувствую. Тулкас смотрит на нас его глазами.
Он собрался уже пришпорить своего коня, как Балин ухватил его за штанину:
— Что ты еще чувствуешь?
Тартауриль непроизвольно потянул меч, но передумал. Тени сомнений мелькали на его лице.
— Хорошо, — процедил он. — Я расскажу.
Они направили коней в сторону и немного отстали от основной группы.
— Силы мира, или Валары, живут среди нас и вмешиваются в наши судьбы, — начал тихим, но неожиданно звучным и глубоким голосом эльф. — Одни правят только стихиями, как Ульмо, владыка вод. Он редко вмешиваясь в дела тех, кто говорит и мыслит. У каждого владыки есть свои любимцы: у Манвэ — орлы, у Ороме — пастыри деревьев, о силе и мудрости которых ты даже не догадываешься, у Ауле — вы, гномы. Темный властелин правит силами зла, а Мандос — душами умерших. Но есть среди Валар один, который не имеет своих подданных. Да они и не нужны ему, потому что среди Стихий — он самый сильный. Тулкас Доблестный, что в одиночку может противостоять Темному Властелину, иногда тоже вмешивается в дела живущих. Тогда на свет появляются смотрящие его глазами. На севере таких зовут берсерками, мы называем — астальдо, по прозвищу Доблестного.
Он выбирает лишь отчаянных храбрецов. Берсерку не страшны враги — он их побеждает, не страшны раны — они быстро излечиваются, в бою смотрящий глазами Тулкаса так быстр, что за ним не успеть и летящей стреле. Удача всегда на стороне этого храбреца. Но Доблестный помогает только тому, кто не только не страшится смерти, но и ищет ее. Часто такое возможно лишь тогда, когда великий долг, невыполненный или невыполнимый, смертельным презрением жжет душу.
— Откуда ты знаешь? — попытался возразить Балин. — Я не знаю такого за Оином… Да и откуда?
Тартауриль хмуро посмотрел на гнома.
— Именно поэтому Оин так дружен с Бьерном. Не притворяйся, что не знаешь. От Серых Гаваней до песков Харада шепчутся о том, какую клятву дал шкуроменятель Бьерн после гибели жены. Об этом не принято говорить вслух. Вспомни хотя бы Феанора. Даже сегодня мы с неохотой вспоминаем о его словах. Может быть, Оин и не давал никаких клятв. Может быть, гномам они и не нужны. Я слышал пословицу о том, что слово гнома крепче скалы… У обоих на душе долг, который тянет их к мраку гибели. Они не могут отступить. Только те, кто не отступят, по сердцу Тулкасу. Им он дарует удачу во всем и несет смерть их руками.
Но, подарив воинскую удаль, Тулкас не смотрит, кому несет смерть. Враг и друг, гном и человек, тролль и эльф — все равны под лезвием берсерка. И тогда приходят великие беды. Многие становились астальдо, совершали великие дела, бросали вызов великим силам — и побеждали их, оставляя за собой лишь пепел и пустыню. Достаточно вспомнить Турина Мормегиля, чье боевое безумство даровало ему множество подвигов и хранило от смерти, но привело к гибели эльфов Наргофронда. Да и людям его победы принесли немало разочарований и горя. Многие погибли от его руки, и сам он умертвил себя, поняв, что несет лишь ужас и смерть. Вот такие дела, гном, — закончил Тартауриль, уже совсем другим, дружеским тоном.
Балин, внимательно слушавший, с надеждой посмотрел на эльфа.
— Ты сказал правду. Я давно уже заметил странное за Оином, но не предполагал что дело так серьезно. Что же мне делать?
— Используй его. С таким воином, отмеченным Валарами, не страшно спуститься в темницы Горгората. Не бойся посылать его на самые тяжелые задания, не под силу простому смертному. И всегда помни: никогда нельзя вставать на пути Смотрящего. Перед ним твоя жизнь — ничто.