Дамнат

Сам ренегат так и остался там, где умер. У них обоих не было ни сил, ни желания его хоронить.

— Так почему ты скрываешь лицо? — повторила Лив вопрос. Но Тынгет шла, спотыкаясь, точно пьяная, изредка останавливаясь, а потом начиная в свойственной ей манере кружиться в странном и пугающем танце, словно прислушиваясь к чему-то и шепча что-то свое. Срывала растения, нюхала их, выкидывала небрежно, швыряла чуть ли со злобой, рассыпала с нежностью. Она была противоречием, эта странная ведьма. Переплетением противоположностей. И зверем и человеком. И, в то же время, ни тем ни другим.

Лив не знала как к ней относиться. Совсем недавно Тынгет хотела ее убить. Принести в жертву своему безумному божеству. Но это было… так давно. События прошедшей ночи — всего лишь сон, настоящее — тоже сон. Девушка устала, она не замечала ничего вокруг и послушно следовала за ведьмой.

А ведь начало их совместного пути вселяло надежду, как ни странно звучит. Чудом уцелев после обрушения дамнатом храма «небесноокого», Лив, вопреки собственному телу, болевшему от многочисленных порезов и ушибов, пребывала в бездумной эйфории, что ли.

(Хм… Назвать таким возвышенным словом — небесноокий! — кровавого идола, превращавшего людей в безмозглых рабов… Да, у тех, кто создал Тынгет, — а не был ли им сам Рогволод? — было извращенное чувство юмора).

Но эйфория быстро сменилась апатией. Единственный вопрос придавал ей сил: «Кто такая Тынгет? Кто она такая? Кто?» Где ненависть к той, что чуть было не отправила ее на тот свет? Где жажда мести, или хотя бы злорадство? — видишь, ты в таком же дерьме, что и я! Ничего, кроме навязчивого отупляющего любопытства.

«Неужто правда лисица? Лисица…»

Плевать на то, что их ждет. Может, смерть. Может, они сгинут в Ткеме, в краю болот, пропитанных страданием. Главное узнать…

— Скажи, кто ты? Почему ты… — Тынгет обернулась.

— Уже вечер, — сказала ведьма. — Мы идем целый день. Ты устала. Я устала. Сделаем привал. Тем более, что у нас гость.

— Кто? — встрепенулась Лив.

Из путанных зарослей вышел Живорь. Он плакал. Из серых глаз непрерывно текли слезы.

Беркут задумчиво наблюдал за бойней, сложив руки на груди и слегка покачиваясь в такт затухающей где-то глубоко внутри пульсации магии. Половина крепчи Бруда была истреблена, и сейчас их окровавленные тела лежали перед ним, будто бы принесенные ему в жертву овцы.

Позади оседала пыль от разрушенного до основания храма. Странно так называть убогое строение посреди необъятного болота. Но это так свойственно людям: обожествлять то, что достойно лишь презрения. И этот дикий несусветный идол — персонификация их звериной сущности. Только этим люди и отличаются от хищников: они верят, что пожирают друг друга во имя абстрактного спасителя, благословившего их на это.

Беркут отряхнулся и посмотрел на вставших на его сторону воинов.

Тот, кто слева, Димитр, вытирал тряпицей свой массивный двуручник с видом ремесленника, хорошо сделавшего привычную работу. Этот старый вояка, в трофейных, вне всякого сомнения, доспехах, был загадкой. Добровольно, не задумавшись ни на секунду порешил бывших собратьев и сейчас в нем нет и намека на сожаление. Димитр производил впечатление человека, не просто не задающего лишних вопросов, а банально не интересующегося ими. То, как быстро он предал своих же, вызывало некоторые опасения… Хотя, тут и не за кого было сражаться. Шайка оборванцев и неудачников.

Что ж, умелый головорез, привыкший следовать за сильнейшим, нашел такого. Сполна. Оставался вопрос: как Димитр оказался среди подобного отребья? Что его связывало с ренегатом? Надо при случае расспросить его об этом.

Кстати! За всей этой суматохой он, к сожалению, упустил Бруда. Плевать, гад все равно подохнет. Глупец! Умер бы с честью от меча Димитра, например. Умереть от меча — это же почетно? Или нет? Сколько ни изучай людей, не понять.

А вот ведьма с рыжей скорее всего нашли свой конец под обломками. А жаль. Особенно ведьму. Она бы ему пригодилась.

Тот, кто слева, был не так прост. Беркут знал, что его зовут Адриан. Смутные воспоминания всплывали в памяти — в той его ипостаси, что зовется Иваном.

Кажется, Иван замечал Адриана в обществе своей матери, Марии Кровопийцы. Да, стыдно признаться, но Иван порой любовался стройным юнцом, не в меру красивым, похожим больше на хорошенькую девушку. Юнец был дорогой игрушкой, развлекавшей обезумевшую от переизбытка вседозволенности, секса и крови женщину. Беркут хорошо понимал, почему потом Адриан стал охотником на магов. Это было своего рода искупление. После Проклятой Ночи слишком многие осознали, что жили мягко говоря, неправедно. И Великая Охота на магов — не более, чем уход от осознания того, что путь, которым они следовали тысячу лет, привел к невиданной катастрофе.

Сейчас Адриан был пуст — архаичная магия, применявшаяся здесь скорее по наитию, вычистила его сознание. Вернуть ему воспоминания не представлялось возможным. После уничтожения идола, представлявшего собой особым образом настроенный крючок, превращавший жертв в примитивных существ с минимальным набором инстинктов, достаточных для выполнения нехитрой и, как правило, крайне тяжелой работы, Адриан освободился от оков послушания. К нему вернулись все его эмоции в удвоенном размере. А точнее, не эмоции, а одна лишь слепая жажда убивать. Абсолютно безмозглое и смертоносное орудие, удерживаемое и направляемое единственно его волей.

Волей Беркута, или дамната, как называл его сброд, сидевший перед ним на коленях: жители деревни и те из крепчи, у кого хватило ума сложить оружие и пасть ниц. Он видел и читал их. Он знал их имена и упивался страхом, переполнявшим их. За время, что он был Червем, Беркут окончательно переродился. Иван ушел в тень. Слабовольный, противоречивый человек должен окончательно исчезнуть. И сегодня он сделает это. Стареющее человеческое тело обновится.

…вот, конь бледный, и на нем всадник, которому имя «смерть»…

— Димитр, Адриан, — негромко сказал Беркут.

Оба посмотрели на него. Димитр, с тонкими морщинками вокруг глаз, глядел спокойно и несколько устало. Взгляд Адриана пугал даже самого Беркута. Бледный лик не живого и не мертвого. Зёртэ, так звались такие рабы у имеров когда-то. Когда он — Иенааль — еще существовал.

— Убейте рабов Кру, всех, которые здесь есть. Мне они ни к чему. Остальных гоните к Лисьему озеру. — Беркут посмотрел на трясущегося деда, поглядывавшего по сторонам с целью, видимо, улизнуть. — Ты! — Дед вздрогнул. — Тебя зовут Мирту?

— Да, господин… э-э… владыка?..

— Здесь все? Я имею в ввиду живых, а не рабов.

Дед судорожно кивнул.

«Не густо», — подумал Беркут, посмотрев на перепуганную горстку жителей болот. Большей частью бабы и старики.

Димитр с Адрианом волокли в сторону не сопротивлявшихся безвольных рабов. Их волю ему пришлось подавить. Впрочем, сделать это было нетрудно. Единственное, что у них имелось — слепой ужас. Димитр методично перерезал им горло. Адриан топтался рядом.

Куча плоти. «Смерть всюду и лишь в вере спасение наше», — вспомнил слова Кнуда Кроткого Беркут.

— Мирту! Веди.

— Что с нами будет, о владыка?

Беркут ничего не ответил, мысленно перекрыв ему дыхание. Мирту захрипел, схватился за горло и упал. Несколько минут он катался по земле, судорожно хватая воздух. Беркут ослабил хватку и спросил:

— Еще есть вопросы?

— Нет, владыка, — хрипя и откашливаясь, выдавил из себя Мирту.

— Веди.

Уже поздней ночью они набрели на хижину. Тынгет видела во тьме словно кошка. Или лиса.

— Осторожней, не упадите, — сказала она. Ломкие полусгнившие стволы разъезжались в стороны. Лив и сама едва не шлепнулась, а ведь пришлось еще вести за руку Живоря.

Паренек постоянно всхлипывал, размазывая сопли по лицу. Как-то внезапно он превратился из малолетнего безмозглого садиста в безмозглого же нытика. У него осталось только это и больше ничего.