Дамнат

Молодой, хмурый… Отшельник узнал его — это был он… сам?

Долго не двигался Иван, отрешенно глядя на занимающуюся зарю. Что-то подсказывало ему, что призрак — не он. Тогда кто?

Наконец, шок прошел. Иван почувствовал, что основательно замерз — новый день обещал быть еще более холодным. «Надо идти, — подумал он. — Нет, прежде надо разжечь огонь и согреться».

День и правда выдался до жути холодным. Ледяной ветер дул с такой силой, что отшельник задыхался. Тропу, если она существовала, замело снегом, и Ивану приходилось чуть ли продвигаться ползком. За весь день он не съел ни кусочка, ибо в горах, сотрясаемых метелью, царила безжизненность, а в котомке осталась лишь связка сушеных грибов и пара вяленых рыб — всё это отшельник решил приберечь на ночь.

Стемнело, а проклятая вьюга всё не унималась. Иван никак не мог найти подходящее место для ночлега. Вокруг возвышались горы с неприступными склонами. Узкая долина, занесенная снегом почти по пояс, была лишена хоть какого-нибудь укрытия. Ему стало страшно. Он запаниковал. Не выдержав, отшельник закричал, и в беспамятстве начал карабкаться вверх. Рукавицы соскользнули, топор потерялся, но он продолжал лезть вверх, не понимая, что делает. Снег хлестал по лицу, и он уже не чувствовал ни рук, ни ног.

Силы быстро покинули его, он мешком скатился и остался так лежать. Он еще помнил падение, помнил бледные снежинки, крутившиеся над лицом, перед тем как…

Провалиться во мрак.

Иван пришел в себя в пещере, лёжа на влажных ветвях, больно коловших спину, укрытый вонючими шкурами, и, — он откинул шкуры, — совершенно голый, но густо обмазанный чем-то, внешне напоминавшим глину или тонко истолченную кашицу из кореньев. В пользу последнего говорил едкий запах, от которого у него запершило в горле, — отшельник закашлялся. Мазь жгла тело так, что казалось, будто он весь горит.

Оглядевшись, Иван обнаружил в трех шагах от себя маленький костерок, у которого, на длинной гнутой палке, приставленной одним концом к стене, сушилась, шипя и паря, его одежда. За костром, в дальнем углу пещеры сидела, согнувшись, фигура в шкурах.

— Эй! — позвал Иван.

Человек поднял голову, и взору отшельника предстало старческое лицо — выдубленное ветрами и морозами морщинистое лицо дикаря. Дикарь резко поднялся, что-то прокаркал и с недовольным видом подал Ивану мех с водой. Затем скептически оглядел его тело и жестами, перемежаемыми ворчанием, велел смыть мазь.

Поёживаясь от холода, Иван послушно побежал к выходу и наскоро вытерся снегом, затем укутался шкурами и присел к огню. Старик, видимо, охотник, — Иван заметил ржавый топор, лук, копье и пару ножей — без конца бубнил и постоянно жестикулировал. Главным его жестом являлось выразительное постукивание кулаком по голове — мол, какой же ты идиот, ежели решился куда-то идти в такую непогоду.

Иван усмехнулся и также жестами поинтересовался у охотника, кто он такой и откуда. На этот вопрос охотник, конечно, ответил, но Иван всё равно ничего не понял, ибо череда торжественных взмахов и однообразных гортанных выкриков, похожих на заклинание, убедила отшельника только в том, что дикарь в своем племени является весьма важным человеком.

Затем старик взял копье, лук, сунул за пояс топор, и, выглянув наружу (стоял ясный и морозный день), удовлетворенно хмыкнул, повернулся к Ивану и разъяснил ему, что он должен делать в его отсутствие.

Задача на первый взгляд, простая: поддерживать огонь. В действительности же Иван измучился. Старик запасся сырыми дровами — они едва горели. Костер почти потух, но тут Иван разозлился, и, призвав на помощь всё своё умение, справился с проблемой.

Ожидая прихода своего спасителя, Иван переоделся в высохшую одежду и осмотрел окрестности. Судя по всему, он находился неподалёку от того места, где накануне вечером чуть не умер.

Охотник явился ближе к вечеру с добычей — горным бараном. Довольный, он похлопал отшельника по плечу, и что-то сказал, должно быть: «Сейчас мы попируем, приятель».

Так оно и случилось. Охотник быстро освежевал животное, шкуру повесил на палку, потроха сунул в кожаную суму, отнес ее в дальний угол и прикрыл ветками. Тушу разделил на несколько кусков, большую часть которых он упрятал в другой мешок — его он пристроил в другом углу, а оставшееся мясо нанизал на прут и оставил поджариваться.

Наступивший вечер стал одним из самых добрых и запоминающихся в последние годы отшельника, покрытые мраком одиночества. Они ели баранину, запивая ее кипятком, и беседовали, если, конечно, это можно назвать беседой. Как оказалось, старика звали Брумха (или как-то так), что, наверное, переводилось как «бьющий без промаха» — дикарь то и дело изображал, как мечет копье. Хотя дикарь — не вполне точное слово. Скорее охотник просто являлся выходцем одного из коренных народностей, населявших эти края. Первое, что понял Иван из слов охотника: здешние края зовутся Веханией.

Вехания. Сколько ни морщил Иван лоб, слово ему ни о чем не говорило. М-да… процесс возвращения памяти представлялся долгим и крайне мучительным процессом. Отшельнику постоянно казалось, что всё виденное им знакомо — еще чуть-чуть и он вздохнет с облегчением, но… воспоминание каждый раз предательски ускользало.

Говорил Брумха на языке, смутно напоминавший его собственный, и вскоре Иван, прислушавшись, уловил много знакомых фраз. Приободрившись сделанным открытием, Иван спросил у Брумхи, сколько ему лет, и старик заговорил о луне, о камнях — отшельник ничего не понял, но, присмотревшись, решил, что охотнику не больше сорока лет — почтенный возраст у диких народов.

Тот, кого он принял за старика, оказывается моложе его самого.

— Я видел вчера, как ты плутал, точно раненый баран, — говорил Брумха. — Твоё счастье, что я был рядом, иначе тебя давно уже съели бы стервятники, либо рех.

Кто такой рех, Брумха объяснить не смог, кроме того, что зверь этот очень большой и очень кровожадный.

— Я сомневался, человек ты или злой дух, — продолжал Брумха. — В этих местах обычно нет никого, кроме зверья. Откуда ты взялся?

— Я пришел оттуда. — Иван указал рукой в ту сторону, где, по его мнению, находилась его землянка. — Я отшельник, жил один в лесу, понимаешь? Совсем один, там, за рекой, в несколькихднях пути отсюда.

Брумха нахмурился.

— Ты колдун! — сказал он. — За рекой живёт колдун.

— Нет. Какой же я колдун? Разве колдун станет замерзать? И вообще, колдуны не живут в землянках, колдуны всемогущи.

— Не знаю, — недоверчиво покачал головой охотник. — За рекой живет колдун. Много зим.

— Нет там никакого колдуна. Там жил я — совсем не колдун, как видишь. Я чуть не умер. Разве я похож на него?

— Да, — нехотя согласился Брумхах. — На колдуна ты непохож. Ты похож на бродягу. А колдуна никто никогда не видел, зато он по ночам насылает своих слуг — черных воинов. Черные воины рыскают по земле в поисках добычи, и, увидев её, насылают жуткую хворь — человек умирает в страшных муках. Ты встречал черных воинов?

Иван счел благоразумным отрицательно покачать головой.

— И то правда — если бы ты их встретил, то мы бы не встретились, — заключил охотник успокоившись.

Перед тем как отравиться спать, Брумха сообщил, что намерен отвести его в своё село, на суд старейшин, ибо встреча с чужаком в горах — из ряда вон выходящее событие. Ведь если он не колдун, то кто?

Иван улегся. От дыма потолок пещеры закоптился, по нему текли тонкие струйки воды и срывались вниз, со звонким стуком, от которого раскатывалось таинственное эхо.

На следующий день оба — охотник и отшельник — отправились в путь. Брумха захватил мешок с мясом, потроха оставил. Шли горными тропами (во всяком случае, так говорил охотник), хотя ни одной тропы Иван нигде не заметил; в долину почти не спускались. Два дня прошли как во сне: изнуряющая дорога, неотступный холод, да заметно увеличившаяся поклажа — охотник подстрелил еще двух баранов. Одну ночь они провели в пещере, вторую на вершине горы, меж двух выступов, похожих на ладони, заботливо прикрывших нечто драгоценное. В эту ночь они почти не заснули из-за страшного холода и сильного снегопада.