Страница 165 из 170
В литературе о братчинах не обращала на себя внимания исследователей одна летописная фраза: в 1342 г., когда новгородцам пришлось выступать на помощь Пскову против немцев, они «поидоша въ великую пятницю, а иныи въ великую суботу, а обчины вси попечатавъ»[1696].
Время действия — конец страстной недели. По всей вероятности, для пасхальных пиров все было уже приготовлено новгородцами, но необходимость выступить в поход «вборзе» заставила их принять меры к сохранению общих запасов.
Под «обчинами» естественнее всего понимать помещения для общественных пиров; это могли быть и специальные здания — гридницы и дома участников обчины. Слово «обчина» нужно считать синонимом «братчины», также имеющим несколько значений: пира, помещения для пира и, может быть, запасов, приготовленных для пира. В 1342 г., ввиду спешного отъезда были опечатаны, вероятно, помещения для братчин с заготовленными там питьем и едой.
О братчинах несколько раз говорят статьи Псковской Судной Грамоты (ст. 34)[1697]. Часть этих статей восходит к раннему времени.
Совершенно особый интерес в связи с нашими разысканиями о культе Кузьмы и Демьяна приобретает одно литературное свидетельство о братчине, сохранившееся в нескольких списках. Речь идет о легенде, известной под именем «Чудо святых чудотворцев и бессеребренник Козмы и Дамиана о братчине, иже в Корсуне граде», введенной в научный оборот М.Н. Сперанским[1698].
Содержание легенды таково: «Бысть во граде Корсуне складба [вариант — „обчина“] гостинная у некоего боголюбивого и праведного мужа, и собрашася к нему в дом многие люди на праздник святых чюдотворец Козмы и Дамияна и пивше у него пития того складного седмь дней…» Далее рассказывается, что у пирующих не хватило вина и благодаря чудесному вмешательству покровителей праздника Кузьмы и Демьяна вода была превращена в вино; «они [участники братчины] же чюдившеся прославиша бога и святую Козмы и Дамиана и пиша…»
Если мы отбросим элемент чудесности, то перед нами окажется типичная братчина, в данном случае — «братчина-кузьмодемьянщина», собравшаяся 1 ноября. Интересно то, что легенда называет день Кузьмы и Демьяна праздником; интересна и другая бытовая деталь — «складного пития» было запасено столько, что пир длился несколько дней. В отношении терминов мы видим, что здесь ставится знак равенства между обчиной, складьбой и братчиной, что подтверждает нашу расшифровку записи 1312 г. Литературная обработка легенды носила книжный риторический характер. М.Н. Сперанским совершенно убедительно доказано, что под городом Корсунью никак нельзя понимать реальный греческий Херсонес[1699].
Корсунь в послемонгольское время на Руси стал символом чудесного города, известного своими прекрасными изделиями; все редкое и замечательное называлось в Новгороде «корсунским»[1700].
Легенда о братчине Кузьмы и Демьяна является чисто русским произведением, неизвестным грекам. Местом возникновения легенды М.Н. Сперанский считает Новгород Великий[1701].
Очень важна для наших целей и датировка легенды. Указанный исследователь относит ее к XIV в. XIV век был временем расцвета не только общественной жизни Новгорода, когда и братчины играли не последнюю роль в этой жизни большого торгового и промышленного города, но также временем расцвета в местной литературе легенды… В это время и могла здесь получить обработку устная легенда о «чуде» Кузьмы и Демьяна в руках новгородского книжника[1702].
Несомненно, что за счет этой книжной обработки нужно отнести замену в тексте Новгорода Корсунью. Состав участников кузьмодемьянской братчины очерчен в легенде крайне суммарно: «обчина гостинная». Исходя из изложенных выше данных о связи кузьмодемьянских братчин с кузнецами, можно было бы допустить, что в устном прототипе легенды было более точное наименование. Впрочем, наименование братчины «гостинной» не противоречит тому, что мы знаем о ремесленниках XIV–XV вв.: мастера-металлисты были, по всей вероятности, тесно связаны с торговлей, и братчина их в глазах книжника выглядела полу ремесленной, полуторговой. Указание на «обчину гостинную» не дает еще нам права исключать этот интереснейший источник из ряда других, привлеченных нами для уяснения культа Кузьмы и Демьяна. Он, бесспорно, пополняет наши сведения о новгородских братчинах XIV в. очень ценным материалом. Попытаемся теперь определить организацию и сущность городских братчин XIV–XV вв.
И былины, и летопись, и легенды ведут нас к двум древнерусским городам — Новгороду и Пскову как к местам наиболее устойчивого братчинного быта.
Состав братчин представляется нам постоянным. Об этом свидетельствует иммунитет ряда братчин, подтвержденный грамотами, например: «а кто к ним приедет на пир и на братчины незван, и они того вышлют вон безденно»[1703].
Эта же замкнутость братчин сквозит и в былинах. Если в деревне братчина объединяла всех членов деревенской общины (что было возможно при небольшом размере северных деревень), то в городе такая связь могла распространяться лишь на небольшую часть горожан, связанных между собой какими-то другими нитями, кроме чисто пиршественных интересов. Пир мог только завершать и закреплять связи, возникшие вне его.
Вопрос о братчинных помещениях решается различно: во-первых, братчики собирались у одного из своих сотоварищей (может быть, существовала какая-то очередность в предоставлении своего дома под братчину); во-вторых, не исключена возможность проведения братчин в специальных помещениях. Так, например, во Пскове братчина-кузьмодемьянщина могла собираться в упомянутой нами трапезной церкви Кузьмы и Демьяна со Старого Примостья. «Суседи кузьмодемьянские» могли пировать именно в этой обширной каменной палате. Собственным специальным помещением для собраний располагали, например, многочисленные во Пскове поповские корпорации — «соборы». Сохранились записи о постройке особых изб (напр., 1481 г.).
Большой интерес для истории городских братчин XIV–XV вв. представляют статьи о них Псковской Судной Грамоты.
Ст. 34 говорит о возможном случае покражи в братчине. Судная Грамота называет двух лиц, выделяющихся из состава братчины, — пирового государя и пирового старосту[1704]. Первый из них — хозяин дома. Интересно то, что Судная Грамота лишает его каких бы то ни было судебных функций. Он не вмешивается в уголовное дело, связанное с членами братчинного пира; все разбирательство ведет или вся братчина («пивцы»), или особое лицо, облеченное специальной властью, — «пировой староста». Такое резкое отделение хозяина дома от главы всей братчины еще раз убеждает нас в том, что сущность братчины составляют не случайно собравшиеся гости (в таком случае главой братчины должен быть именно хозяин дома), а какая-то корпорация со своим особым старостой, существующим помимо хозяина данного помещения.
Значение старост в братчинах явствует из интересного сообщения Я. Ульфельда, который записал особую молитву: «Соблюди, Господи, старосту братчины сей».
Псковская Судная Грамота еще раз возвращается к судебной правоспособности братчин. В приведенной выше статье рядом с пировым старостой действуют и рядовые члены пира-братчины[1705], но в ст. 113 эта же мысль выражена в более категорической форме: «А братьщина судить как судьи»[1706].
Данную статью можно понимать двояко: во-первых, как право производить судебное разбирательство непосредственно во время пира и, во-вторых, как право собственной юрисдикции не случайно пирующих вместе гостей, а какой-то более или менее оформленной корпорации.
1696
Новгородская I летопись 1342 г.
1697
Псковская Судная Грамота, СПб., 1914, стр. 34–35, 80 и 113; Л.В. Черепнин и О.И. Яковлев. Ук. соч.
1698
М.Н. Сперанский. Корсунское чудо Кузьмы и Демьяна. — ИОРЯС, 1928, т. I, стр. 362–363. — Возникла эта легенда и существовала самостоятельно, будучи включаема в смешанные сборники (стр. 360).
Известны две редакции чуда: 1-я — XV в., 2-я — XVII–XVIII вв.
1699
М.Н. Сперанский. Ук. соч., стр. 373. — Важным аргументом против буквального понимания Корсуни является полное незнакомство греческих житий Кузьмы и Демьяна с этой легендой.
1700
Напр., «Корсунские» врата Софийского собора в Новгороде.
1701
Именно в Новгороде эта легенда была включена Макарием в свои Минеи. — М.Н. Сперанский. Ук. соч., стр. 369.
1702
Там же, стр. 375.
1703
А. Попов. Пиры и братчины, М., 1854, стр. 20.
1704
Псковская Судная Грамота (см. перев. Л.В. Черепнина и А.И. Яковлева, стр. 34). — Братчина здесь названа пиром. К сожалению, Грамота в этом месте дефектна.
1705
«А в пиру — ино к пировому старосте, или к пивцам явити…» Псковская Судная Грамота. Ук. изд.
1706
Там же, стр. 113.