Страница 18 из 18
— Поэтому я и пригласил тебя сюда, — продолжает Рахметов, — чтобы побеседовать, как мужчина с мужчиной, без посторонних, без увёрток и недомолвок. Прямо и откровенно.
Ну-ну, прямо и откровенно, верю, конечно. Себе не верю, а тебе верю.
— Я именно такой стиль общения и предпочитаю, Артур Николаевич, — согласно киваю я.
— Отлично. Ты, как говорят, талантливый руководитель и уже многого добился в свои годы. Это достойно похвал и может открыть тебе широкую и успешную дорогу в будущее. Уверен, ты не можешь не задумываться о будущем, так ведь?
— Да, — соглашаюсь я. — Задумываюсь.
— Это хорошо. Значит ты действительно умный парень и понимаешь, насколько всё серьёзно. Ведь возможность, которую ты вовремя не разглядишь или не используешь, может стать самым большим провалом, привести к падению, после которого уже никогда не оправишься. Представляешь, вся жизнь впереди, а ты понимаешь, что для тебя уже всё кончено?
— Честно говоря, я не вполне понимаю, о чём вы сейчас говорите, — спокойно отвечаю я, но чувствую неприятный холодок между лопаток.
На самом деле, это только на первый взгляд кажется, что всё уже решено и пасьянс сложился окончательно и бесповоротно и ничто не может измениться. Может, конечно. Андропов подумает, что ещё не время, Щёлоков переубедит Брежнева, Чурбанов получит более интересное предложение, или тот же Злобин. Или инерционная волна не успеет докатиться, а меня возьмут в работу. И, например, уработают, они это могут. А что будет потом, я уже не узнаю, если не получу новую попытку в новой эпохе.
— Ты пей чай, — улыбается Рахметов, и улыбка его из вегетарианской становится плотоядной. — Остыл уже. Может, сигарету?
Он протягивает ко мне лежащую на столе пачку «Честерфилда».
— Я не курю, благодарю вас.
— А я закурю, с твоего позволения.
Он достаёт сигарету и, щёлкнув зажигалкой, с видимым удовольствием затягивается дымом.
— Всё-таки, что ни говори, американцы сигареты делать умеют.
Дым клубящейся струйкой подбирается к моему лицу. Козёл, в лицо дует. Через стол, конечно, но всё равно козёл.
— Так что же я могу сделать для родных внутренних органов? — спрашиваю я. — Насколько мне известно, подозреваемые арестованы, улики собраны, потерпевший отправлен на излечение. Разве могу я хоть что-то из этого изменить? К тому же, вы наверняка знаете, что свидетель указавший на преступление не я. От меня здесь ровным счётом ничего не зависит. Что я могу для вас сделать?
— Для меня? — усмехается он, откидывается на спинку стула и подносит сигарету ко рту. — Для меня ничего, а вот для себя ты можешь сделать очень много. Ты, считай, Добрыня Никитич и находишься сейчас на перепутье. Стоишь ты перед камнем и читаешь: налево пойдёшь, коня потеряешь; направо пойдёшь, голову потеряешь. Понимаешь ты это?
Он снова затягивается и снова посылает свой зловонный выдох в мою сторону.
— Не совсем, — хмурюсь я.
— Если ты расскажешь всё о провокации, о том кто её спланировал и вовлёк тебя в эту грязную игру, то ты только коня потеряешь, понимаешь меня? Но придётся рассказать вообще всё, от самого начала до конца, невзирая на личности и должности. Мы всех провокаторов должны найти и в ЦК, и в других органах, понимаешь? Всех-всех, начиная с истории с Троекуровым и до самого конца. Будешь искренним, сохранишь живот и, может быть, кое-какие доходы.
В этот момент я вижу только его лицо, словно показанное крупным планом на большом экране. Как в «Хорошем, Плохом, Злом», вестерне, который ещё не видел генсек. И лицо это хищное и злое. Для этого человека нет разницы, что нужно делать, причинять лёгкую боль, рвать на куски, или достаточно просто запугать. Он, как медведь, настигший жертву. Ничто не имеет значения, он её настиг, а значит своего добьётся. Если жертва не достанет двустволку с серебряными пулями и не сделает «бах».
Но двустволки у меня нет…
— Ну, а если ты не захочешь сотрудничать, — с фальшивым сочувствием вздыхает Рахметов. — Придётся допрашивать тебя снова и снова. И всех, кто может хоть что-то знать. А методов у нас много. Поверь. И названного дядю твоего пригласим, и невесту, и может быть, родителей. А насчёт возраста ты не беспокойся, представителя мы тебе предоставим, есть у нас надёжные и проверенные представители. Так что вот так, Егор. Такая диспозиция. Ты парень умный, всё понимаешь. Давить я на тебя не хочу, сам решай, куда тебе — налево или направо.
Он встаёт, подходит к столу и, нажав на селекторе кнопку, говорит одно слово:
— Карюк!
Почти тут же дверь открывается и в кабинет входит «плохой» коп Карюк. Он без пиджака и в коричневой рубашке с закатанными до локтей рукавами. Волосы у него прилизаны, как у фюрера и ему бы отлично подошёл резиновый фартук мясника.
— Забирай свидетеля, — кивает Рахметов. — Давай, Егор, иди с майором, он с тобой побеседует.
— Товарищ генерал-лейтенант, — подобострастно говорит Карюк. — Вы Николаю Анисимовичу хотели доложить.
— Да, — бьёт себя по лбу генерал. — Молодец, хвалю.
Он снимает трубку «вертушки» и подносит её к уху.
— Так точно, — чётким голосом отвечает он. — Готовы, да. Понял вас. Да, ждём.
Он кладёт трубку на место и с усмешкой кивает:
— Сейчас подойдёт. Хочет лично посмотреть на тебя, пока есть на что смотреть.
Пара минут тянется, как вечность. Надо что-то предпринять, потому что по глазам Карюка я вижу, что ему уже не терпится приступить к делу. Скуратов ты, а не Карюк…
Я смотрю в окно. Снег валит и валит, словно решил всех нас, людишек, погрязших в земных мерзостях, покрыть белизной, очистить и укрыть, похоронить и спрятать, чтобы мы не оскверняли своим видом взглядов, кружащих высоко в небе ангелов.
Заходит Щёлоков. Майор вытягивается во фрунт, но министр его даже не замечает. Похожий на тракториста, переодетого генералом, он подходит ко мне и смотрит светлыми, водянистыми глазами.
— Ну что, Брагин, — прищуривается он. — Ты решил, налево пойдёшь или направо?
Я стою прямо перед ним и киваю.
— Решил, товарищ генерал армии.
— Ну, и куда?
Конец ознакомительного фрагмента.