Страница 4 из 66
Сильная волевая женщина, которая никогда ничего не просила, Людмила тогда заплакала первый раз в жизни: здесь всё было чужим, возвращаться на родину, на север, было не к кому и не на что. Служебную же квартиру, записанную на мужа, следовало вскорости освободить.
Однако, местное начальство так глупо погибшего капитана, как оказалось, имело свои представления о том, что есть правильно: после похорон (организованных, кстати, сослуживцами, дай им бог здоровья… сама молодая вдова пребывала в прострации несколько дней), к Людмиле подошли пара майоров и подполковник и, перемолвившись парой слов, в выходной большим армейским грузовиком перевезли молодую вдову «на природу»: у одного из местных — бывших сослуживцев мужа, как оказалось, был доставшийся по наследству дом родителей в одном из далёких аулов. На этом этапе жизни самому хозяину дом был уже не нужен, но само жилище ещё не утратило ни своей добротности, ни большого земельного участка вокруг.
Людмила поначалу отмахивалась и отнекивалась, но трое местных мужчин смогли её убедить в том, что самая скромная крыша над головой намного лучше, чем её отсутствие. Особенно если она своя собственная.
Со временем, кстати, оказалось, что тот майор оформил дом на Людмилу по всем правилам, даже оплатив полагающиеся по случаю какие-то там пошлины.
Эти сослуживцы мужа ещё какое-то время проведывали вдову с ребёнком. Но в конце девяностых воинская часть, по какому-то Договору и Приказу, была переведена на юг Таджикистана (Людмила в тонкости не вникала), где все сослуживцы и растворились, потеряв и без того не плотный контакт.
Сами документы на дом уже полностью оправившейся Людмиле, кстати, передал на рубеже тысячелетий государственный нотариус, в соответствие с распоряжением, детали которого он отказался раскрывать (ссылаясь на волю дарителя).
К тому времени, она и сама уже неплохо стояла на ногах: земля, прилагавшаяся к дому, оказалась на редкость неплохой. И позволяла выращивать с гектара несколько десятков тонн корнеплодов, достаточно востребованных здесь: местные, в отличие от Людмилы, растениеводством не заморачивались, поскольку были исстари скотоводами. А морковь, не считая плова, использовали в основном как вид корма.
На сезонные авралы (посадка и уборка), непьющие местные-мусульмане охотно нанимались к уже теряющей молодость вдове, поскольку платила та аккуратно и справедливо. А особой работы в округе всё равно не было.
За пару десятков лет, жизнь изменилась мало. Разве что время стали скрашивать более новые телевизоры и другая бытовая техника производства Южного Соседа, да появилась вышка сотовой связи. Дававшая за копейки круглосуточный доступ к интернету, ставшему единственной отдушиной немолодой уже женщины.
Своё хозяйство, какие-то отношения с соседями, подросший сын; казалось бы, всё шло неплохо.
Но сына, приехавшего на каникулы из института и зачем-то подавшегося на другой край посёлка (почти к трассе), сбил какой-то лихач, не оставивший следов.
Несколько недель в реанимации, продажа за бесценок всего, что было под рукой хоть и спасли жизнь единственному ребёнку, но оставили мало места для оптимизма: парализован, нуждается в постоянном уходе, потерял желание общаться и разговаривать.
Людмила напрягалась, как могла, чтоб своим отчаянием не делиться с сыном. Но годы неизбежно брали своё.
«Жирные» годы для страны закончились, местный производитель всё чаще разорялся под напором продукции гораздо более населённых «соседей».
Ближе к пятидесяти, всерьёз стала задумываться о пенсии. Пенсионный возраст, кстати, подняли; и перспективы по ней самые туманные. Работы нет не то что в посёлке, а, похоже, в глобальном смысле, для всего пожилого поколения. Сын — инвалид.
Как ни смешно, но пенсия по инвалидности и урожаи со своей земли позволяли сводить концы с концами. До последнего времени.
Но сейчас огород отпал. А сама (мало ли напастей⁈) сломала ногу, ходить может только на костылях. В этот сезон, не удалось наторговать даже на уголь, топить зимой. Как жить… пока-то тепло, а что дальше?..
Себе Людмила признавалась без обиняков: если б была одна-сама, то хоть удавиться. Себя уже не жалко; жизнь, считай, прошла. Пятьдесят с лишним — никак не юность.
Но сын…никому кроме неё не нужный…
Водокачка, на месте которой отстроился новый батюшка, раньше снабжала часть посёлка поливной водой. Включая участок Людмилы. Даже был свой мираб, ответственный за полив! Вечно что-то делающий не так, но исправно дающий воду в сезон всюду, где надо.
Но в этом году недавно прибывший священник (и кому он сдался в этой глуши⁈) что-то выяснил с земельными актами, в результате чего оказалось: водокачка стоит на его личном участке.
Недолго думая, батюшка в мгновение ока демонтировал и постройку, и оборудование (исчезнувшее затем не известно куда).
Местные и в мыслях не имели чему-то учить «русского муллу» — уважая его права на своём участке. Поселковое начальство развело руками: при нарезке участков в своё время действительно были допущены ошибки. Но из песни слова не выкинешь, и новый священник в своём праве: если ему не нужны общественные объекты на своей земле, значит, не нужны.
Со временем обещали разобраться и вернуть возможность полива, но пару лет, однозначно, придётся потерпеть: не сильно богаты сейчас бюджеты.
В прошлом году, кстати, водокачка уже работала с перебоями. Но в том году, спасибо горам, были дожди. А в этом — сплошная засуха, ничего толком не выросло.
Давно знакомые оптовики, закупающие овощи прямо на корню, от урожая этого года только морщились. И говорили, что лучше в соседнем районе закупятся у китайцев. Пусть там и синтетика… Но явно более товарного вида.
Дворы, что побогаче, вскладчину брали промышленные насосы для своих нужд. Но Людмиле именно сейчас это было никак не по деньгам. А с соседями, ещё и почти не говорящими по-русски, отношения как-то не сложились. Просить было категорически невозможно.
Тем большим было удивление Людмилы, когда явно бесцельно слоняющийся по аулу батюшка, остановившись у её низенького заборчика, зачем-то пристально разглядывал её минуты две.
А потом решительно перешагнул этот самый низенький заборчик и уверенно направился к ней со словами:
— Мир дому сему. Уныние есть самый страшный грех, раба божья!..
Уже более вдумчивый, ближе к вечеру, поход по аулу показал, что из «моей» потенциальной паствы в наличии только один дом. В нём проживает какая-то отчаявшаяся (судя по мыслям) женщина и её сын-инвалид.
Вероятно, мои прочие прихожане просто живут не в этом посёлке.
Понаблюдав с минуту за мыслями, бродившими в голове Людмилы, прихожу к выводу, что такого человека оставлять без присмотра нельзя. Тем более, при моей нынешней «должности»: всегда бывают моменты, когда простых человеческих сил недостаточно для того, чтоб справиться с навалившимися проблемами.
В такие минуты, тяжелее всего приходится атеистам: они самой сутью своей отрицают «программы», прописанные у них в мозгах изначально. Поскольку сознательно отрицают Автора этих программ… Я пока не до конца разобрался с содержимым даже своей головы, но тут уже на уровне рефлекса очень хорошо знаю, что надо делать. Если кто-то одной ногой навострился с обрыва, а другой — в петлю.
А чуть позже, разобравшись-таки с рабой божьей Людмилой и вернувшись к себе, прихожу в ужас: ИЛИ Я ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ВЫЖИЛ ИЗ УМА. Перед потерей памяти.
Или церковь в данном случае стоит никак не за Бога, пусть она и ортодоксальная, а не католическая… (попутно: а откуда во мне такой пиетет к Святому Престолу? С отсутствующей памятью это точно не ясно. Тем более что я — православный батюшка…)