Еда и патроны. Песни мёртвых соловьёв

Глава 24

За свои двадцать с небольшим лет я успел повидать столько, сколько мало кому выпадает на век. Исколесил, исходил землю от северных морей до устья Волги и от смоленских болот до предгорий Урала. Но увиденное с верхотуры полуразрушенной башни на улице Стромынка я запомню навсегда.

Ребенком, разглядывая фотографии в довоенных журналах, я представлял себе мегаполисы как некое подобие муравейника — скопище домов, растущих ввысь по мере приближения к центру, где крыши исполинских небоскребов теряются в расцвеченном электрическими огнями смоге. Может, детская фантазия и не ошиблась, может, и Москва когда-то была таким муравейником. Не знаю. Но то, что раскинулось передо мной сейчас, больше походило на… гнездо. Да, именно это слово родилось в голове. Циклопическое гнездо с десятком яиц-кратеров, самые крупные из которых сгрудились в центре и лежали почти вплотную друг к другу. Красивые, поблескивающие черной гладью воды под начавшим проясняться небом. Яйца помельче были разбросаны вокруг, неравномерно, некоторые и вовсе закатились на край — слава богу, противоположный, — рискуя вывалиться. Прозрачный, очищенный дождем воздух позволял видеть на десятки километров, а снижающиеся руины не закрывали обзор, чем дальше, тем больше превращаясь в ровное поле. Лишь кое-где, будто случайные ветки, пробившиеся через подстилку гнезда, торчали особо крепкие и упрямые скелеты зданий.

— Как яйца в гнезде, правда? — поделился я наблюдением с присевшим рядом медиком.

— Скорее как скорлупа, — ответил он тихо. — Птенцы давно вылупились.

— Скорлупа? Хм, пожалуй.

— Обидно, — усмехнулся Сиплый.

— Что?

— Так, ерунда.

— Говори.

— Знаешь, когда Ткач решил идти в Москву, первое, что я подумал, — увижу Кремль и Останкинскую башню. Мы еще с Веслом обсуждали — как там шпиль ее тонкий, устоял или нет? Глупо, конечно.

— Чистый идиотизм.

— Не спорю. Зато я увидел гнездо Сатаны.

— Черт, Сиплый, да ты романтик.

— А вот и Сокольники, — кивнул он направо, в сторону громадного бурого пятна с серыми вкраплениями руин, раскинувшегося далеко на север и соединяющегося там с лесом.

— А это, должно быть, вход в метро, — указал я на приземистую коробку в тени полуразрушенного, напоминающего огромную винтовую лестницу здания.

Сиплый убрал от глаза окуляр прицела и посмотрел на карту.

— Да, похоже.

— В проулки соваться смысла нет. Двинем по Стромынке, а дальше той аллеей и налево.

— Согласен.

Мы спустились этажом ниже. Костер решили не разводить, да и дров, кроме превратившихся в труху оконных рам, под рукой не оказалось. Сиплый достал из рюкзака спиртовую горелку. Я ощипал дичь и, расчленив, кое-как обжарил на скудном огоньке.

— Интересно, метро уцелело? — промямлил медик набитым воронятиной ртом.

— Сомневаюсь, — запил я водой жесткое полусырое мясо, кажущееся тем не менее самым восхитительным из всего, что когда-либо доводилось отведать. — Если только окраинные ветки. Да и те, наверное, затоплены. А ты чего, на эскалаторе покататься хотел?

— Хватит ерничать, — огорчился Сиплый. — Когда еще такой шанс представится?

— Какой шанс?

— Посмотреть собственными глазами на…

— Чудеса прошлого?

— А хоть бы и так.

— Чтоб потом долгими зимними вечерами у печи детишкам рассказывать, пока жинка пироги стряпает?

Сиплый перестал жевать, вынул изо рта обгрызенную воронью ляжку и уставился на меня глазами, сверкающими ядовитой смесью раздражения и жалости.

— Кол, ты вообще способен относиться серьезно хоть к чему-нибудь, кроме убийства и пыток?

— Кто тебе сказал, что я серьезно отношусь к убийству и пыткам? По-моему, это весело.

— Тьфу!

— Жрать закончил? Бросай кости, — подставил я возмущенному мечтателю раскрытую горловину сидора.

Упав внутрь, объедки тут же захрустели, перемалываемые с ужасающей скоростью.

— Так и будешь его за собой таскать? — кивнул Сиплый на мерно подрагивающий в такт жевательно-глотательным движениям мешок.

— Почему бы и нет? Принесу домой, воспитаю, как родного. Да-да, пока ты мечтаешь, я воплощаю в жизнь. Убирай сервиз, выдвигаемся.

Спустя примерно час мы оставили за спиной Стромынку и на стыке с Русаковской свернули вправо, кое-как перебравшись через замерший полвека назад автомобильный поток. Памятуя о яйцах в атомной духовке, Сиплый демонстрировал верх осторожности и даже зачем-то напялил штаны и бахилы от ОЗК. Каждый утешает себя, как может.

От входа в метро, полузасыпанного прахом соседа-великана, тянулась широкая аллея меж покореженных, раздутых опухолями лип. И вот тут мои рефлексы снова сыграли злую шутку, засбоив.

Собак я заметил в зарослях, когда до хвостатых бестий оставалось не больше сотни метров, да и то лишь благодаря забившемуся в панике Красавчику. Но они среагировали раньше.

Сиплый, как обычно от пуза, успел бездарно разрядить половину рожка, прежде чем я схватил его за рукав и направил в сторону ближайшего укрытия — входа в метро.

Мы, перепрыгивая невесть откуда взявшиеся здесь ветки, буквально пролетели две лестницы и нырнули в темноту холла. Удивительно, как мой подслеповатый товарищ умудрился не намотать кишки на сук и сохранить кости целыми. Под подошвами захлюпала вода. Мы включили фонари и начали отступать спиной вперед, зацелив входы. Но тех оказалось слишком много. Дверные проемы располагались не только по центру, но и по обеим сторонам от него. Стая, разделившись, ворвалась сразу через три. Сектор шириной метров в двадцать пять и с углом в девяносто градусов оставлял слишком мало шансов, чтобы сдержать атаку.

Две псины из трех, влетевших через центр, напоролись на очередь из «АК». Я успел подстрелить двоих слева и отшвырнуть прыгнувшую тварь, захерачив ей в ребра прикладом. Сиплый сменил рожок, но сомкнувшиеся на предплечье челюсти не дали ему передернуть затвор. Краем глаза я заметил, как «семьдесят четвертый» поднял брызги, ударившись об пол, а в левой руке медика блеснул нож. Мой двадцатизарядный магазин тоже опустел, и пары желтых огоньков, приближающихся с пугающей скоростью, не оставляли ложных надежд.

«ВСС» еще падал, кувыркаясь в воздухе, когда раж захлестнул меня, и время почти остановилось.